Шрифт:
Потом, оставшись один, Аттила подумал: «Вот о каком знатном гунне в гробу говорил мне святой епископ Анувий...»
Через день походные колонны вступили на мост через Тизию, уже вновь восстановленный по приказу Аттилы. Эдикон, зная об истории с подпилом свай, подумал: «Все приближённые вначале удивились той жестокости, с которой повелитель поступил с самыми верными ему людьми — Таншихаем и Хелькалом... Теперь я понимаю, почему он так поступил... Убейся до смерти Бледа, не было бы потеряно столько времени, за которое Аттила как единоличный правитель смог бы ещё больше того сделать. Хотя за это время он и так много преуспел... К тому же не было бы и этого похода, который не знамо как ещё закончится... И значительно не расходовались бы на него...»
Как всегда, провожал воинов Ушулу. Но на этот раз он не смеялся, а был очень серьёзным; бежал вослед им и пел две лишь строчки из не до конца сочинённой им песни, в которых выражалась просьба:
Привезите ко мне белокурую женскую голову, Я её при луне буду нежно ласкать...— Это о чём он? — спросил молодой конник старого десятника.
— Да талагай... Чего с него возьмёшь?! Поёт, дурачится... Тьфу, какая-то женская голова... Белокурая... Придумает же!
А ведь голову Валадамарки, отрубленную Ислоем, чтобы показать её Аттиле, повезёт обратно как раз сам десятник... И молодой воин напомнит старому: «Вот о какой белокурой голове шла речь в песне придурка... Только на самом деле придурок ли он, Ушулу?.. Другие, может быть, и подураче его будут...»
Молодой воин присутствовал на свадьбе Аттилы, которая проходила на дальнем становище, и любовался сидящей за столом красавицей-германкой.
— Ты бы видел её в последнее время... — ответил на это десятник. — Она много пила вместе с Бледой, растолстела, лицо её стало как квашня... Поэтому Аттила приказал обезглавить и Валадамарку.
Возвращаясь, везли голову и самого Бледы: её отрубили сами заговорщики-старейшины ещё до прихода войск Аттилы и поставили возле юрты своего бывшего правителя два шеста с натянутой на них овчиной, выкрашенной в красную краску.
Целой и Эдикон, завидев этот знак, очень обрадовались, значит, отпадала необходимость в каком бы то ни было сражении, значит, всё обошлось мирно... Ненавидели Бледу многие.
Таким образом Аттила в 445 году стал полновластным правителем всех гуннов. Тогда-то он и начал отращивать бородку...
А через несколько недель произошло знаменательное событие, повлиявшее на самомнение и не без того уже высокомерного единоличного правителя не только степи, но и всего левобережного Истра, а также земель, которые почти доходили до крепостных стен Константинополя.
Историк Иордан, воздавая дань его организаторскому и военному таланту, пишет, что Аттила «был мужем, рождённым на свет для потрясения народов, ужасом всех стран, который, неведомо по какому жребию, наводил на всё трепет, широко известный повсюду страшным о нём представлением... Любитель войны, сам он был умерен на руку, очень силён здравомыслием, доступен просящим и милостив к тем, кому однажды доверился. Хотя по самой природе своей всегда отличался самонадеянностью, но она возросла в нём ещё...»
А возросла вот отчего.
Тот самый пастух, который указал Оресту и Эллаку на логово волков во время охоты, заметил, что одна телка из его стада хромает. Он долго не мог найти причину ранения, пока не догадался проследить с помощью собаки кровавые следы, сделанные молодой коровёнкой.
Дело было под вечер. Собака быстро взяла след, и пастух, сдерживая её на кожаном поводке, поспешил за ней. Скоро они спустились в ту лощину, откуда восточные борзые выгнали волков, поднялись наверх: слева тёмной стеной стоял лес, справа — окрашенное в багровый цвет вечерней зарей озеро. Взглянув на него, пастуху вдруг почудилось, что это озеро было наполнено не водой, а кровью...
Только он так подумал — и тут же услышал из лесу донёсшийся страшный рык, который не могло исторгнуть из глотки ни одно лесное животное, — лишь туча ворон с громким криком взметнулась к небу. Но пастух был не робкого десятка: он тоже упорно, как и собака, шёл по следу. И вот на краю леса увидел из земли торчащий кончик лезвия...
Начат копать. Думал, что, может быть, это лезвие византийского акинака или франкского меча, но оно оказалось почти в рост человека, шириной в две ладони и заканчиваюсь золотой крестообразной рукоятью.
Пастух взвалил этот поистине богатырский меч на плечо и пошагал обратно; когда он поравнялся с краем лощины и мельком взглянул на озеро, то показалось ему, что его содержимое, похожее на кровь, пришло в движение...
Несмотря на поздний час, пастух отнёс меч к юрте повелителя, получив лично из его рук щедрое вознаграждение, так как Аттила сразу узнал этот меч. Меч являлся священным у скифов, они называю его Марсовым. Но прошёл слух, что в одном из сражений скифы его потеряли. И это оказалось правдой.