Тут гетман взглянул на образ Спаса в переднем углу и вдруг заплакал, перекрестился.

— Мы молим, да избавит Господь Бог и великий государь нас и детей наших от тяжкого басурманского ярма.

— Т-так, — сказал Тяпкин, стараясь не подать виду, что заметил эту слабость гетмана. — Значит, Чигирин надо держать?

— Держать. И не уступать ни под каким видом.

— А как же с оружейным запасом и хлебом? — Это всё подвозить надо. Правда, подводы в Чигирин очень-очень дороги, до четырёх рублей за подводу приходится платить. Оно и понятно, риск великий. Иной раз и половины подвод не ворочается.

— А как с гарнизоном?

— В гарнизоне больше московского воинства должно быть. И воеводой должен быть московский начальник. На казаков худая надёжа.

— Это будет дорого стоить.

— Да, а кто ж говорит, что дёшево. Но не дороже самой Украины. Не дороже.

— А вот, государь, от калмыцкого тайши Аюки слезница, — сказал Стрешнев, разворачивая длинную грамоту. — Жалуется он, что донские казаки великие обиды калмыкам чинят, нападают на их поселения, грабят, воруют жён, угоняют скот.

— А что ж местные воеводы смотрят, — возмутился государь. — Я ж всегда им наказывал: инородцам обид не чинить.

— А тут вот с Дона сотники стрелецкие доносят, что казаки валят всё на калмыков, что-де они первые грабить начали, а некоторые казаки даже утверждают, что на Дону, мол, есть грамота государева, утеснять калмыков разрешающая.

— Вот же вруны, — стукнул Фёдор Алексеевич кулаком по подлокотнику. — Василий Васильевич, что посоветуешь сделать, чтоб прекратить это междоусобие?

— Раз казаки ссылаются на твою грамоту, государь, то ты н напиши им таковую, в которой потребуй замирения. Пошли её астраханскому воеводе и вели не в стол положить, а читать казакам и печать и руку твою казать. Донцов она убедит. Вот с яицкими казаками хуже дело, там разинщиной запахло. Некий вор Васька Касимов взбунтовал казаков, захватил Гурье-городок, взял государеву казну, пушки, порох и засел на Каменном острове со своей шайкой.

— Это хуже, князь Василий, я с тобой согласен. Надо, наверное, помочь Щербатову. С одной стороны, калмыки с донцами, с другой, — яицкий бунт. Он один не управится.

— Я, государь, позвал воеводу Салтыкова Петра Михайловича. Его бы надо со стрельцами послать туда.

— Где он? Салтыков где?

— Он в передней ждёт.

— Родион Матвеевич, пригласи Салтыкова.

Воевода Салтыков явился в дверях, положил низкий поклон государю.

— Пётр Михайлович, как твоё здоровье? — спросил Фёдор Алексеевич.

— Благодарю, государь, здоров я.

— На Явке новый Разин явился, как его... — государь пощёлкал пальцами, пытаясь вспомнить имя бунтовщика.

— Васька Касимов, — подсказал Голицын.

— Вот, вот, Васька Касимов. Так надо бы тебе, Пётр Михайлович, с твоим полком идти неотложно в Астрахань и погасить в самом зародыше сей пожар разгорающийся. Если удастся взять Касимова, вези его сюда за караулом и в оковах. В Астрахани малолюдно, и Щербатову над ворами промышлять некому.

— Да, — заговорил Голицын, — пойдёшь через Казань, захвати Мамонина со стрельцами. Они на стругах, и с ворами на море станут управляться.

Тут же была составлена грамота от государя донским казакам, которую отдали Салтыкову для передачи астраханскому воеводе Щербатову Константину Осиповичу.

Получив эту грамоту, Щербатов вызвал к себе голову конных стрельцов Змеева.

— Вот тебе, братец, государева грамота, не мешкая бери стрельцов и отправляйся вверх по Волге вперехват донским казакам. Читай им, дуракам, вслух, и пусть отправляются на свой Дон к своим куреням.

— А если не послушают?

— Послушают, раз ссылаются на государеву грамоту, разрешающую утеснять калмыков. Ну а случись, не послушают, пали из пищалей. Пищаль кого хошь убедит. Грамоте-то разумеешь?

— Нет, Константин Осипович, не сподобился.

— А как же ты, сучий потрох, читать её собирался?

— Дык я считал, вы мне её прочтёте, и я буду, развернув грамоту, чесать по памяти. Казаки-то всё равно неграмотные.

— А если сыщется среди них грамотей?

– Ну и тем лучше. Я ж буду не из головы выдумлять, а то, что вы мне зачитаете.

— И ты запомнишь?

— А то.

— Тогда слушай. «Божиего милостью от великого государя и великого князя Фёдора Алексеевича, всея Руси самодержца...»— торжественно начал Щербатов. Змеев, склонив голову, внимательно слушал.