Дьяк кончил чтение, наступила недолгая пауза, прерванная стуком посоха патриарха.

— Правильно поступлено. Заразу Аввакумову огнём же и изводить надо, коли они на огонь других прельщают.

Возражать патриарху никто не стал, а дьяк взял другую бумагу, и тоже с Дона, от воеводы Волынского присланную, в которой сообщалось о пустыне Невской на речке Чиру, устроенной чёрным попом Новой, который новые книги хулит, за государя и патриарха Бога не молит. В конце воевода спрашивал, что делать с этой пустынью и обитателями её?

Окончив чтение, дьяк сообщил, что в передней дожидается станичный атаман с Дона Панкратьев. «Надо позвать его», — решили бояре.

Атаман вошёл, трижды низко поклонился государю, пожелав здравия от казаков Дона.

— Спасибо, атаман, — тихо молвил Фёдор Алексеевич, ещё не оправившийся после болезни.

— Вот воевода Волынский сообщает о Невской пустыни, атаман, — сказал патриарх. — Ты знаешь о ней?

— Знаю, святой отче.

— Давно она там?

— Да ещё с разинского воровства.

— Ничего себе. И вы всё это время терпите её?

— Да мы как-то не вникали, что это за пустынь. Монахи как монахи, все в клобуках.

— Сколько их там?

— Чернецов-то около двадцати, а бельцев человек с тридцать.

— Вы не вникали, а вот Волынский вник и всё донёс, — упрекнул патриарх атамана.

— Виноваты, святой отче, — повинился Панкратьев, — а токо за верой, по-моему, надлежит иереям смотреть. Нам ведь недосуг, и пахать, и сеять надо, и за татарами приглядывать.

— Ну что решать будем, господа бояре? — сказал Стрешнев, заметив государеву вялость и желая поторопить с решением, дабы увести царя в опочивальню.

— Что тут решать, — возвысил голос патриарх. — Слать на Дон государев указ: гнездо сие осиное разорить, а зачинщиков пустыни привезти в оковах в Москву для сыску.

Все взглянули в сторону государя, что он скажет.

— Пусть посему будет, — молвил негромко Фёдор Алексеевич.

— И ещё ж, надо что-то и в Сибирь ответить воеводе Шереметеву, — сказал патриарх Иоаким. — Он спрашивает, как поступать с зачинщиками, у него бесперечь самосжигаются, да с детьми вместе.

— Надо так, как в Черкасске изделали, — сказал Хованский. — Самого прельстителя на костёр. Раз хочешь гореть, то и гори один, что людей-то с панталыку сбивать.

— Мы не можем так советовать, — сказал государь. — Сие озлобит людей. Я такого указа не подпишу.

— Ну а как же быть, государь?

— Думайте. Раз вы в Думе боярской, вот и думайте. У вас у всех вон бороды до пояса, а у меня ещё и усы не растут. Но жечь людей я не позволю, хотя бы и раскольников, не хочу по-ихому пути следовать. Не хочу.

С тем государь поднялся с седалища. Стрешнев был уже тут как тут, взял Фёдора Алексеевича под локоть. Помог сойти вниз.

Государь обернулся с порога, кивнул Думе ободряюще:

— Думайте — и вышел.

Перед отправкой в Запорожскую Сечь подьячему Шестакову князь Василий Васильевич Голицын в присутствии государя наказывал:

— Главное тебе нужно узнать, куда Сечь наклоняется. Гетман сообщает, что они не то что татар не били под Чигирином, но ещё и помогали им бежать от нашего войска. Мало того, есть известия, что Серко вступил в контакт с Юрием Хмельницким, а значит, и с султаном. Поспрошай и на Раде рядовых казаков, и со старшиной не забудь поговорить. Не всякому слову Серко верь, проверяй правду на других.

— Я понял, князь, — молвил подьячий.

— Это тебе не мой наказ, то указ государя, — сказал Голицын, взглянув на Фёдора Алексеевича вопросительно: верно ли молвлю?

— Да, — подтвердил царь. — Но, пожалуйста, не дай кошевому понять, что мы ему не верим. Наоборот, скажи, что я большую приязнь к нему питаю.

При последних словах Голицын поморщился, но смолчал, хотя понимал, что Фёдор этими словами смазывает весь смысл наказа подьячему.

— И обязательно заедь в Батурин к гетману, — напомнил Голицын. — Он пошлёт с тобой своего человека, как они договаривались с Тяпкиным. С ним и езжай в Сечь.

Князь понимал, что Самойлович наговорит о Серко Шестакову такого, что перешибёт государевы попустительные слова. Голицын не разделял государево миролюбие к врагам и изменникам. «Этак в державе мы никогда порядка не наведём», — думал князь, но вслух сказать этого юному самодержцу не решался. Скажи — удалит от себя.