— Я в порядке.

— Вижу, — Риньер протягивает руку и заставляет ближайшего из кормовых опуститься на колени. Подносит к носу его запястье, глубоко вдыхая запах крови и вызывая тем самым собственную жажду. Прокусывает мгновенно удлинившимися и заострившимися передними зубами и протягивает руку мальчику.

Тот больше не спорит, прижимает окрасившееся кровью запястье к губам, делает глоток, другой. Медленно, словно пытаясь распробовать кровь на вкус. Затем начинает быстро и судорожно пить, стремясь утолить разгоревшийся со страшной силой голод.

И тут же скручивается на полу от сильнейших спазмов, опустошающих его желудок. Кровь толчками выходит обратно, пачкая пол, одежду, волосы. Рука Древнего ложится ему на лоб, становится чуть легче. Второй рукой Риниеритин отводит от его лица соскользнувшие с плеча волосы. Затем достает и протягивает Аршезу платок.

Ждет, когда мальчик немного придет в себя и сможет стереть с подбородка кровь. Невольно вспоминает те дни, когда его самого выворачивало вот так при попытках утолить голод. Только не кровью, а любой другой пищей. Может ли быть… Нет, слишком рано. Да и слишком невероятно.

— Идем, помогу добраться до душа. Станет полегче. Давай-давай, тут не далеко, — он тянет Аршеза за подмышки, помогая встать, и так и ведет, придерживая, из рук уже не выпуская.

— Вы так и не поели сами, — бормочет тот, чувствуя себя вдвойне нехорошо. Мало того, что ему стало плохо, так еще и на глазах у Верховного.

— Ничего, моя столовая работает круглосуточно, — отмахивается тот. — Сначала тебя надо в порядок привести. А то напугаешь же девочку.

Душ у светлейшего Риниеритина расположен тут же, в подвале. И смен одежды — на случай непредвиденных ситуаций — здесь тоже достаточно. Ведь и хозяин, и любые его гости должны иметь возможность подняться из подвала безукоризненно чистыми и свежими.

Взамен загубленного костюма Аршез получает футболку и мягкие домашние штаны. После душа стало чуть легче, его больше не мутит, хотя слабость все еще ощущается.

— Это оставь, — Риньер забирает у него испачканные вещи, небрежно бросает в бак для белья. — К утру слуги почистят.

— Да, но…

— Вы ночуете у меня, это даже не обсуждается. Куда я тебя сейчас отпущу в таком состоянии, да еще с ребенком?

— Мне уже лучше, спасибо.

— В этом доме достаточно комнат, Аршез. Идем, тебе надо прилечь. А мне подумать над тем, чем тебя отпаивать вместо крови.

Спальня, предоставленная Верховным куратором своему гостю, была небольшая, значительно уступающая размерами, да и убранством помпезной опочивальне гостиничного номера. Но здесь было уютно. Мягкие, приглушенные тона, большое окно, выходящее в сад. Ложиться Аршез не стал, предпочел опуститься в кресло.

— Аня… — с тревогой взглянул он на Древнего.

— Не переживай. Я скажу, чтоб она зашла. Пока попробуй расслабиться и ни о чем не думать.

Не думать не выходило. Жизнь, не успев наладиться, вновь летела куда-то в бездну. Его недомогание… Действительно нервное? Или его все же догнала одна из тех болезней, которых всю жизнь так боялась мама? И жить ему осталось пару лет, питаясь с ножа и постепенно угасая? Материнские страхи, впитанные с детства, порой так трудно отделить от собственных. Особенно, когда в голове все плывет, мешая сосредоточиться… Если он заболеет, что будет с Аней? Он потеряет работу, будет вынужден уехать домой… Но если она успеет к тому моменту сдать экзамен и получить гражданство, то он не обязан будет брать ее собой, она останется и будет жить… Ему бы продержаться… Вот только Верховный… как неудачно, что он теперь в курсе его проблем… Учитывая его заинтересованность в девочке…

В то, что Риниеритин может помочь, Аршез не верил. Тот был Древним, богатым, знатным. Такие умеют только брать.

Аню Риньер отыскал в саду. Она стояла возле дерева, которое ей удалось разбудить от вечного сна, и внимательно рассматривала оставленный на его стволе отпечаток. Руки при этом держала сцепленными за спиной, словно опасаясь неосторожно коснуться и опять что-нибудь повредить.

— А вот теперь уже поздно бояться, — негромко сообщил вампир о своем присутствии. Аня вздрогнула и обернулась, чувствуя себя преступником, вернувшимся на место преступления и там застигнутым.

— Простите, — вновь смущенно пробормотала она.

— Не за что пока, — улыбнулся он девочке. — Меня ты ничем не обидела. А вот дерево растревожила сильно, что есть, то есть. Поэтому теперь ручки не прячь, а клади обратно на ствол, успокаивай его, гладь. Можешь даже обнять его, если вдруг захочется.

— А ствол, — Аня опасливо коснулась коры кончиками пальцев, — он больше не продавится?

— Нет, моя хорошая, — успокоил Ринат, — больше нет.

Очень осторожно Аня прислонила к стволу ладошку. Кора была тонкая, словно кожа, и немного подрагивала под ее рукой, будто дерево и впрямь встревожено. И Аня действительно погладила, как погладила бы кошку, собаку или ребенка — того, кто слабее и беззащитнее, и кто нуждается в ласке, как в знаке одобрения и приязни.

— Почему оно такое? — спросила она Рината, осторожно проводя по стволу и второй рукой.

— Какое именно? — не спешил с ответом тот, любуясь девочкой. Древо подпитывало ее ауру, делая ее ярче, мощнее, цветистее. Не меняя ее, но лишь насыщая, усиливая, укрепляя. А от рук девочки едва видные сквозь очки силовые линии уходили обратно в ствол, питая Древо человеческими эмоциями и ощущениями.

— Живое. Чувствующее… Я знаю, конечно, что все деревья живые, но это… оно как будто… — Аня не находила слов. Ей казалось, что дерево ластится к ней, как котенок. И хотелось гладить и обнимать его в ответ, прижиматься щекой к гладкому, как шелк, стволу и слушать, как бьется пульс. Ее… или дерева… не определить.