— Видишь ли, ребенок, — задумчиво начал он, пытаясь не сообщить ей снова что-нибудь, что опять ее напугает. — В нашем обществе есть определенные правила… оформленные, в том числе, законодательно. Но главное — они являются фундаментальной частью общественного сознания, основа основ. И согласно этим правилам, к несовершеннолетнему гражданину этой страны я и близко подойти не имею права. Тебя, конечно, признали совершеннолетней именным указом… но не могу ж я этот указ на лоб себе наклеить!..

— Но… но, может, я ваша сестра. И не из этой страны, а из вашей.

— Угу, — чуть усмехнулся он. — Первое, что приходит в голову… Несовершеннолетних граждан моей страны здесь быть не может, это тоже закон, — поспешил добавить он, чувствуя, что она готова обидеться.

— А почему все так сложно?

— Расскажу постепенно. А пока идем ужинать.

Он элегантно положил ее ладонь себе на локоть. И едва не взвыл, ощутив, как она опять нервно дернулась. Отпустил. Отошел. Сделал круг по гостиной в попытке досчитать до ста. Бросил, вернулся к ней.

— Аня, ну я не могу так! — нервным жестом пригладил волосы. — Нам с тобой все равно вместе жить, тут никуда не деться, и если ты будешь так переживать каждый раз, когда я тебя касаюсь… Аня, я просто не смогу быть рядом, не прикасаясь к тебе совсем. Я уже завтра полезу на стенку и начну глупо срываться по мелочам! Ты пойми, я готов во многом себя ограничивать. Я не претендую на твою девственность, на твою спальню, на твою… неважно! Но я должен иметь возможность хотя бы брать тебя иногда за руку, обнять, коснуться волос… — он вновь нервно прошелся по комнате, пытаясь точнее сформулировать суть проблемы.

Она несколько растерянно следила за ним взглядом, изрядно смущенная его откровениями. С одной стороны, они ставят точки над i («я не претендую на твою девственность»), но с другой… «Готов ограничивать» это значит, имеет право не ограничивать? И претендовать? Да что там, получить, как она реально сможет от него отбиться?.. И все эти игры с ее совершеннолетием — они что, означают, что ему дали на нее вот эти права?

— Анют, понимаешь, постоянные дружеские прикосновения — они просто в основе нашей культуры, нашей физиологии даже. Когда я вынужден общаться с тем, кого не могу коснуться, я просто физически ощущаю нехватку… воздуха, информации… не знаю, с чем лучше сравнить. Словно тебе запретили пользоваться одним из органов чувств — велели держать закрытыми глаза, уши, нос. И ты держишь, но… сама понимаешь, спокойнее от этого не становишься. Нарушается гармония. Общения, в данном случае.

— Но… я же не возражаю, — а в ее мире прикосновения малознакомых людей считаются вторжением в личное пространство. Хотя он прав, конечно, невозможно жить в одной квартире, вообще друг друга не касаясь. Только разве она виновата, что от его прикосновений ее словно током бьет?

— Не возражаешь, — согласился он. — Реагируешь очень негативно. А я эмоции чувствую.

Она покраснела.

— Эмоции, Анют. Мыслей не читаю.

Но она лишь смутилась еще сильней:

— Но я же не виновата. Я не специально, я… Просто, когда вы касаетесь…

— Я понял, не мучайся, — выговорившись, он вновь стал спокоен. Вновь мягко улыбался, а голос звучал так чарующе нежно. — Я все это к тому, что проблему с твоей реакцией надо решать.

— Как?

— Для начала, присядь, — он указал ей на кресло, и сам опустился на колени возле ее ног. Не касаясь, но все равно близко. Очень близко. — Проблема, Анют, не в тебе. Во мне. У меня немного иная энергетика, отличная от привычной. Той, которой обладают люди по ту сторону гор. Твой организм просто не сталкивался с подобным прежде и не знает, как реагировать. В итоге выставляет защиту.

— А «иная энергетика» это как? — спросить, почему-то вышло шепотом. — Вы что же… вы здесь… мутанты? На этих землях в древности произошел какой-то катаклизм, из-за чего местные жители изменились… изменили свою энергетику? И потому вы закрылись от мира?

— Почти, Анют. Одно маленькое уточнение: мы не меняли свою энергетику. Она у нас изначально была другой. Мы не мутанты, Анечка. Мы просто не люди. И никогда ими не были.

— Так не бывает, — она испуганно затрясла головой.

— Попробуй посмотреть мне в глазки, малыш. Просто посмотри — спокойно, не отрываясь. И найди, чем они отличаются от твоих.

Выполнять его просьбу не хотелось. Как и знать то, о чем он пытался ей поведать. Но это было совсем уж глупой трусостью.

А глаза у него были голубые. Бирюзовые даже. Красивые. И ресницы — куда длиннее и пушистей ее. Нечестно, он же мужчина…

А потом она вскрикнула и побледнела, осознав, что зрачок в этих красивых бирюзовых глазах лишь тонкая вертикальная черточка.

— Это не плохо и не хорошо, Анют. Это просто по-другому, — он говорил медленно, спокойно и убежденно. Он должен был ей объяснить. И при этом не напугать, ей и без того непросто. — Мы просто другие, не такие, как люди. Внешне это проявляется мало: другой зрачок, другая энергетика, другое питание. Есть множество культурных отличий, но, как я уже говорил, приехав сюда, я обязан соблюдать местные нормы, которые специально изучал.