— Да, — горько вздыхает она, — конечно. Что тебе еще остается, тебе меня подсунули принудительно, теперь приходится работать с тем, что есть… Сам бы ты меня никогда не выбрал.

— Я тебя уже выбрал.

— Не надо. Там не из кого было выбирать, всех разобрали уже… Меня никто и никогда не выбирает, ни в чем. Я вечно чуть хуже, чем требуется. На любом конкурсе мое место всегда четвертое. А знаешь, почему? Медали дают за первые три. Победителями объявляют первых трех. А я… вечно следующая… Вон ведь даже этот ваш… Ринат. Он ведь очень многих взял, и совсем не по алфавиту. Значит, выбирал. Но для меня у него в автобусе не нашлось места. Зато первой, кого посадили в следующий, была я. И потом… они все выбирали. Но меня не выбрал никто. И если бы ты выбирал, ты бы тоже меня не выбрал.

— Это мой самый страшный кошмар, ребенок, — очень тихо признался он.

— Какой? — не сразу понимает она.

— Что я не выбрал тебя. Что ошибся и навсегда потерял. Или что тебя выбрал кто-то другой. И мне привезли чужую девочку. Не тебя, — он сгреб ее в охапку, пересадил к себе на колени, обнял. Она не сопротивлялась. — Да слава Светочу, что никто из них на тебя не позарился. Да слава Светочу, что мне перед этим страшным выбором стоять не пришлось. Ты моя дева, Анют. Я сейчас тебя выбираю. И никогда от своего выбора не откажусь, что бы ты ни натворила, как бы и где себя ни повела. Просто будем стараться исправить. Хорошо?

Она несмело кивает. А он прижимается губами к ее виску, зарывается пальцами в ее волосы. Как же все-таки она умопомрачительно пахнет. Ни одна из тех, с кем он был сегодня, не пахла так — непередаваемо, восхитительно, волшебно. И никто не нужен, когда есть она — так близко, такая нежная, покорная, податливая…

— Ар, — она почти всхлипнула. Испуганная даже не его действиями, а своей на них реакцией.

— Да? — он все же оторвался от ее ямочки между ключицами, до которой и сам не помнил, как добрался губами. Взглянул на нее, отмечая и затуманившийся взор, и приоткрытые в истоме губы, и участившееся дыхание. — А давай я тебя, ребенок, целоваться, что ль, научу…

Она лишь нервно сглотнула, не сумев решиться ни на «да», ни на «нет». И его губы очень нежно, почти невесомо, коснулись ее. И реальность потерялась, растворилась в волшебных касаниях этих губ. Она отвечала сначала несмело, потом… Потом она просто горела в пламени неведомой прежде страсти, пила его губы и все никак не могла напиться, уже не осознавая, где она и где он, что можно, а что нельзя, что правильно, а что преждевременно. Она наслаждалась. Таяла. Тонула. Сгорала. Растворялась в его нежности и его дыхании…

И вдруг все кончилось. Она резко отброшена на жесткое сиденье скамейки, и только ветер холодит ее горящие щеки. Аня недоуменно оглядывается. Аршез стоит метрах в пяти от нее, упираясь лбом в дерево и тяжело дыша.

— Ар? — испуганно зовет его девочка.

Он не оборачивается, лишь поднимает руку в упреждающем жесте. Не подходи. Не зови. Я сейчас.

— У тебя все в порядке? — все же уточняет тихо и неуверенно.

И вновь в ответ лишь жест. Да, все хорошо. Жди.

Она ждет, все сильнее ощущая неловкость, все больше смущаясь — и их поцелуя, и его странной на него реакцией. Наконец он отмер, отцепился от дерева, подошел.

— Все, малыш, отпустило, — он протягивает ей руки, помогая встать. А затем целует ее кисти — одной и другой руки. — Я тебя не обидел?

Она лишь пожимает плечами, не в силах решить, как ей относиться к подобному поведению. Что это было вообще? Сам же начал…

— Прости, что так резко отстранился. Но мы ведь договаривались только на поцелуй, верно? А выполнять договор так не хотелось… Я совсем теряю от тебя голову, моя маленькая нежная девочка, — он с улыбкой вздохнул, сведя ее руки вместе и целуя уже ее пальчики. — Давай донесу до дома, Анют. Пешком далеко.

— А ты?

— А я… — он загадочно улыбнулся и подхватил ее на руки. — Ты ведь хотела узнать, как высоко я могу взлететь. Держись крепче, ребенок, и ничего не бойся. Ты мне веришь?

Она кивнула, радуясь возможности вновь прижаться к нему. И он взлетел. Так легко, будто и не держал ее на руках. Бережно пронес над темным парком, над засыпающим городом. И опустил на родную крышу.

— Не испугалась? — спросил скорее из вежливости. И сам ведь чувствовал — страх в ее душе не мелькнул ни на миг, там было лишь бесконечное умиротворение. Словно лететь над вечерним городом у него на руках — это самое правильное, что только могло с ней случиться.

— Нет, я же с тобой, — в ее глазах все еще светились звезды.

Он вновь коснулся губами ее губ. На этот раз совсем легко, и тут же отстранился, опасаясь вновь раздуть пожар страсти, с которым в прошлый раз едва совладал.

— Идем в дом, ты совсем продрогла.

А потом она готовила ужин, а он сидел и смотрел на нее. Как уверенно движется она по своей маленькой кухне. Как быстро и ловко нарезает что-то, держа пальчики так опасно близко к мелькающему лезвию. И сам не заметил, как мысль «только б не порезалась» трансформировалась в «пусть порежется». Не сильно, маленькая ранка, это ведь не должно быть больно. А он бы зализал… Представил, как слизывает капельку крови, выступившую на ее пораненном пальце, как она вздрагивает от удовольствия, волной прокатывающегося по ее телу…