— Пусть сам решает! — ревниво и как-то нерешительно засуетился Галицын. — Мы же не знаем тонкостей. Может, есть мотивы! Аргументы... Может, его и не тронут!

— Не позволю! — властно отрезала хозяйка. — Он нуждается в помощи. Мы несём ответственность за каждого, кто пришёл к нам по доброй воле.

— Да я что? — мгновенно сдался полковник. — Я не против!

Матёрая снисходительно усмехнулась.

— При имянаречении ты давал клятву, Яросвет.

— Помню.

— Ревность — это грязь общества. Пора изживать мирские привычки.

Полковник не хотел оставлять их вдвоём! И это неожиданным образом подогрело мстительное чувство Рассохина.

— Пожалуй, ты убедила меня, сестра, — согласился Стас. — Пойдём посмотрим на убежище. Это далеко?

— В священной роще, — она бессовестно манила его взглядом и в этом походила на Женю Семёнову.

Галицын сделал последнюю попытку удержать их, припал к биноклю и заговорил торопливо и успокоительно:

— Ну, точно! Будут ночевать! Выгружают какие-то ящики... Во, палатку растягивают!..

Хозяйка уже спускалась по лестнице вниз.

— Рацию включи! — запоздалым полушёпотом попросил полковник.

Она будто не услышала, сама принесла рюкзак, оставленный Галицыным возле производственного цеха, и вручила его Рассохину.

— Пойдём, — проговорила доверительно. — Покажу тебе прямые пути на свободу.

Похоже, лагерная община подготовилась к любому развороту событий, в том числе и к долгой осаде. Два запасных выхода было через потаённые калитки, устроенные в заборах, но в случае полного окружения можно было уйти подземным ходом, который начинался под угловой вышкой с тыльной стороны и заканчивался где-то в кедровнике. От забора до леса по всему периметру зоны ещё в давние времена была вырубленная полоса шириной в полсотни метров, сейчас густо поросшая осиновым и берёзовым молодняком, который уже доставал до середины забора. Матёрая и хотела вести его подземельем, однако открыла замаскированную крышку колодца и обнаружилось, что ход залило водой по колено!

— Ещё вчера не было, — тревожно проговорила она. — Ладно...

Вышли через потаённую низкую калитку и очутились в густом подлеске, нещадно изломанном и поеденном лосями. Земля под ногами оказалась много раз перепаханной уже заросшими противопожарными минполосами, и многие из них оказались залитыми талой водой. Не шли, а больше прыгали, и, надо сказать, Матёрая на каблучках делала это грациозно. Кедрач, который амазонки называли священной рощей, начинался сразу же за нейтральной полосой, причём стоял тёмно-зелёной стеной, настолько раскидистый и мощный, что иные толстые ветви доставали земли. Здесь было сухо, мягко и как-то покойно, словно и впрямь под кронами этих деревьев был иной мир.

Однако наслаждаться не пришлось. Матёрая сняла туфли и, босая, сразу прибавила скорости.

— Запоминай дорогу, — предупредила она его, словно школьника.

В глубине кедровника она остановилась возле сухостойного дерева и легко отвернула пласт хвойного подстила.

— Спускайся, — и подала фонарик.

Это был типичный подземный бункер молчунов, устроенный по всем правилам, в виде гробика, и разве что переживший капитальный ремонт — ступени лестницы, двери и кровля оказались новенькими, как, впрочем, и нехитрая мебель с крохотной железной печуркой. Вместо шкур на топчане — толстый мягкий матрас, одеяло и даже больничные простыни с казённым узором. В посудном шкафу на верхней полке стояли книги, тут же висела рация с подключённой наружной антенной — в общем, цивилизация, устроенная явно женскими руками.

— Здесь запас продуктов, топливо и свечи, — она достала из пачки самодельную восковую свечу и зажгла. — Только расходовать нужно аккуратно. Буду приносить тебе парное лосинное молоко — эликсир жизни. Ты пил когда-нибудь?

Манящий вопрос он пропустил мимо ушей и озабоченно спросил:

— А не затопит в этом гробике?

— Не затопит: высоко. — Матёрая села на постель и откинулась назад, показывая свой завлекательный разрез на блузке. — Я буду приходить к тебе каждую ночь. Посмотри, как романтично: полное уединение, горит свеча, и всего остального мира не существует. А мы с тобой вкушаем эликсир.

Стас вспомнил ревнивого полковника, но лишь ухмыльнулся про себя и промолчал: мстительное чувство в подземелье угасло.

— Разумеется, если позволят обстоятельства, — поправились она. — В любом случае буду всегда на связи. Рация настроена только на мой канал, нас никто не услышит.

— Добро, — буркнул он и, оставив рюкзак, стал подниматься наверх.

Сам вид подземного жилища выковырнул из памяти слежавшийся ком чувств, пробило в пот и даже одышка появилась, как тогда, на сосновой гриве Сухого залома. На улице он вздохнул свободно и опять ощутил покой и благодать кедровника.

Матёрая вышла на поверхность, опустив за собой мохнатый от игольчатого подстила, искусно маскирующий люк.

— Пойдём, покажу запасной выход.

Ни договорить, ни показать не успела, в кармане куртки запиликала рация. Связь была громкая, голос полковника под сводами кедрача звучал сварливо, как у кедровки.

— Они развернули лагерь, поставили палатки, — доложил он. — Тревога отменяется, возвращайтесь на базу!

Прозвучало как-то просительно. Матёрая усмехнулась и вызывающе осадила ревнивца: