– Натах, я... ты меня прости за тот срыв, война, она даром не проходит, - перевел он тему, стараясь, чтобы она не разрыдалась.

– Да я понимаю, - слабо улыбнулась Натаха, - вот и Ваня теперь воевать по ночам будет!
– она как-то непонятно взглянула на брата.
– Сань, я тыква. Только сейчас начинаю понимать, через что вы прошли с Авером, теперь вот и Чертов.

– А ни хрена, на то мы и русские, фиг нас сломаешь!
– Помолчал, подумал...
– Не всех, правда, есть и слабаки, и немало, но все равно, русский дух, он...

– Ага, могучий и вонючий, - добавила Натаха.

– Но, но, я попрошу...
– заулыбался Санька.

– А что, не так? Вон, у нашего магазина в Медведке, постоянно, как бабка Богданиха скажет,'дюжеть духмяные мущщины стоять'.

– Так что, все нормально, жди теперь письмецо от своего амбала, а и сама отпиши, чё почём. Ему в госпитале, знаешь, как от писем полегчает?

– А я б и не сообразила?
– всплеснула руками повеселевшая Натаха.

– Ну и хорошо, я побёг, от меня там поклон напиши, пусть не сачкует.

Санька чмокнул её в щеку и удрал.

А Наташка, придя в общагу, наплевав на факультатив, села писать письмо. Она как-то враз расписалась и опомнилась, когда за окном уже стемнело:

– Ничего себе, аж пять листов накатала. А, и пусть!
– Шустро накинула куртку, сгоняла, опустила письмо в ящик и вздохнула:

– Живой!! Пусть даже и не сладится у нас ничего, все равно - живой!!

А живой держал лицо перед родней, а по ночам 'видел Америку', бедро как-то плохо заживало, перенёс ещё одну чистку, поматерился всласть, но стало полегче. После перевязок лечащий врач похваливал, дело крошечными шагами шло на поправку. У Юрки рука заживала веселей, но он волновался, сможет ли он летать после ранения, разрабатывал понемногу руку, много гулял, вызывая зависть у безногого, пока что, Ивана.

Нет он ловко прыгал на костылях, которые едва нашлись под его рост, но на улицу выходить не спешил- слякоть и начавшийся вслед гололёд не вызывали желания идти прогуляться.

Мамуля, немного успокоившаяся, теперь приходила утром и вечером, притаскивая полную сумку 'вкусненького для мальчиков'.

Ванька безуспешно пытался уговорить её помириться с Толюшкой.

– Мам, ну что ты на него взъелась, я сам настоял на такой службе.

– Он в три раза старше тебя, дурак старый, не дави на меня! Пока не успокоюсь, пусть и не мечтает!

А сегодня она принесла толстенное письмо от козы-дерезы.
– Вань, какая она?
– спросила мамулька, видя, как радостно загорелись его глаза.

– Какая?
– переспросил он.
– Хмм, трудно сказать вот так... разная: резкая, хулиганистая, пацан в юбке, правда, я её в ней и не видел, справедливая - своих в обиду не дает, а ещё молоденькая... такая наивная в чём-то, нежная, кароч, коза-дереза. Но, лучше и нету для меня.

– Хорошо, что шпана, тебе окорот давать будет, если что, а то, вон, ты краев не знаешь. Лет-то сколько ей?

Ванька вздохнул:

– Салага, восемнадцать только и было, но ждать не буду, ибо не фиг!

У Аверов в десять вечера зазвонил телефон, трубку взял пробегавший Минька.

– Слушаю вас, Аверченко!
– во всем копируя папу, сказал ребенок, и радостно завопил: - Ваня! Привет!!! А мы Настюшу купаем с папой!! Мама? Мама на кухне, мы сами справляемся. Ваня, знаешь, какая у нас сестричка клёвая, улыбается мне всегда! На папу, а мама ругается, что мы все на папу похожи... Да, щас позову. Папа, папа, там Ваня на телефоне.

Авер едва не выронил дочку:

– Алюня?

– Да, слышу-слышу, иду!
– Она взяла гукающую дочку, а Авер рванул к телефону.

– Ванька? Ванька, оглобля хренова!
– Послушал, потом сказал: - Думал, чокнусь. Нет, нет слов. Как нога? Да? Да, да. Не проблема, договоримся. Хорошо, Алюня, иди, Ванька зовет.

Алюня отдала ему Настюшку, долго слушала, потом хмыкнула: