По Северной Двине и Печоре плыли белые квадратики листовок. Листовками был замусорен и Архангельск. Красные агитаторы призывали солдат, чтобы они вязали своих офицеров, опутывали им руки бельевыми верёвками и волокли субчиков к большевикам. За каждого такого «спелёнутого» была обещана хорошая денежная награда... Впрочем, денег у красных не было, на словах какой-нибудь полковой кассир был готов выдать целый автомобиль керенок, на деле же в сейфах не имелось ничего, кроме дохлых тараканов, — пустота, паутина, затхлость да ссохшиеся трупики со скрюченными коричневыми лапками...

Шла агитация и среди офицеров — пропагандисты взывали к их совести, упрекали в том, что они стали «наймитами иностранного капитала».

Когда офицерам говорили об этом, они стыдливо отводили глаза в сторону, предпочитали на выпады не отвечать — ведь даже на «северных» деньгах было написано, что они обеспечены английским капиталом — при случае родные деревянные «тугрики» запросто можно было обменять на полновесные фунты стерлингов. А эта валюта и со звоном золота хорошо знакома, и золотом пахнет.

— Вас бросили французы в Одессе, чехи — в Сибири, англичане — в Архангельске, — рубили агитаторы воздух на многочисленных городских перекрёстках, — дальше будет хуже. Переходите, пока не поздно, на сторону Красной армии.

В листовках, украшенных подписями известных генералов, расхваливались условия службы в красноармейских частях — ну просто роскошные условия, Миллер, если верить переметнувшимся генералам, жил куда беднее, чем командир какого-нибудь красного батальона на Пинеге; на самом же деле несчастный комбат этот мечтал добраться до Белого моря и вволю поесть свежей трески, других высоких целей, связанных с торжеством мировой революции, у него просто не было...

В Архангельске издавались вполне легальные эсеровские газеты, где регулярно появлялись воззвания Троцкого и Ленина, а в Северном бюро — организации официальной, подведомственной правительству, под рубрикой «Вот так они собираются завоевать мир», в витринах вывешивали речи вождей мирового пролетариата. Без всяких сокращений.

У витрин с этими речами собирались целые толпы — люди с открытыми ртами читали призывы к свержению власти белых и в первую очередь — Миллера.

Вести с фронтов приходили неутешительные, ночью в Архангельске звучала стрельба.

Караван с десантом, возглавляемый миноноской, упрямо двигался вверх по Онеге. Отбивая нападения партизан, внезапно, будто из ничего появляющихся на онежских берегах и начинающих без разбора палить из всех стволов, причём бородатые, в рваной одежде люди эти часто палили с невыгодных позиций, с ущербом для себя, — ну, словно у них был специальный приказ на этот счёт, Лебедев лишь удивлялся:

— Мозги у этих людей, по-моему, находятся совсем в другом месте, не там, где им положено быть. Ну кто же лезет с деревянным пугачом против миноноски? Да ещё крапивой нам угрожают... Ан нет — лезут мужики.

Больше, чем партизаны, Лебедева беспокоила вода, исчезающая в реке, — она словно бы испарялась, всасывалась в дно, оставляя на берегах тёмные следы; если в Онеге будет мало воды, то караван не дойдёт даже до порогов. Если мониторы не достигнут порогов, то десанту придётся долго бить ноги, прежде чем он доберётся до Кожозерского монастыря.

Говорят, партизаны превратили монастырь в неприступную крепость.

— Охо-хо, грехи наши тяжкие, — кряхтел Лебедев и приказывал сделать очередной замер уровня воды.

Ночью десант сошёл на берег — время до утра решили провести в тайге, на просторе — ночевать на палубе пароходов было тесно.

Слепцов, очутившись на берегу, сорвал несколько веток, хлестнул ими себя, будто находился в бане:

— Комаров — что грязи в Архангельске.

Комаров, действительно, было много — мелкие, беспощадные, жёлтые, зубастые, с тонкими визгливыми голосами.

Сомов хлопнул ладонью по круглому, наголо остриженному темени. Задрал голову, осматривая макушки деревьев.

— Комары нас скоро обожрут до костей, — завопил панически Крутиков, выставил перед собой ногу, обтянутую штаниной, — штанина была сплошь покрыта комарами, будто шерстью. Шерсть шевелилась, пищала неприятно. Крутиков передёрнул плечами и завопил вновь: — А-а-а, сейчас обожрут!..

— Тебя обожрёшь, — критически оглядев слепцовского ординарца, заявил Сомов. — Рожу ты, брат, отъел такую, что если даже соберутся комары со всей тайги и усядутся на неё, всё равно места свободного будет столько, что спокойно сможет приземлиться аэроплан.