— Гы-гы-гы!..

— Круто!

— Ништяк! А он?

— А он, нафиг, опять за свое: а как же, мол, физика, гениальные, бля, парадоксы Эйзенштейна? Все почему, бля, да почему?..

— А ты?

— А я ему: рядовой Гусман, от лица помкомвзвода объявляю вам один наряд, сукаблянафуй, вне очереди! Еще вопросы есть?.. «Никак нет!»

— У-ху-ху!.. Сре… срезал фитиля! Ишь ты — почему солнце!..

— Га-га-га!.. Гу-усь, вот гусь!..

— Гусь, да еще и — Гусман!

— Гы-гы-гы!..

— А вы заметили — солнышко-то наше ненаглядное — прямо расцвело! Это Борька Т.

— Виолетточка?

— На щеках румянец, на губах улыбка. С чего бы это, а, мужики?..

— Тю! Дык у них же с товарищем старшим лейтенантом любовь! Она к нему в санчасть в окно лазит, сам видел…

Я увлеченно кручу ручку вариометра, перещелкиваю тумблер переключателя диапазонов — везде, на всех, елки зеленые, частотах сплошные помехи, как будто где-то рядом, под боком врублен на всю катушку сверхмощный на весь эфир — глушак.

— Виолетточка — это что! Сундук втрескался! Ей Богу, не брешу, — бухает кулачищем в грудь Митька. — Вчера иду за аккумуляторами, а он перед столовкой стоит — хвуражка на затылке, буркалы на лбу, челюсть отпавши! Он стоит, а она наверху поет, ну прямо аж заливается… Не, землячки, я правду гуторю: ну чистый соловей!

— Виолетточка? — это я.

— Тю! Бери выше, питерский, — сама Христина Адамовна Лыбедь, кормилица наша…

— Белобедрая, — уточняет Боб.

Все одобрительно гыкают.

— Не, я точно правду кажу! — заводится Митька. — Вон и Колюня видел. Колюня, а ну — подперди!

И Колька-Артиллерист — вот уж воистину уникум! приподнимается и, оттопырив казенную часть, издает звук, и никто этому особо не удивляется, заметьте, потому как все знают, что таковой фокус Колюня способен повторить, хоть просто так, хоть на спор, в любое время дня и ночи!

Я встаю, я высовываю голову в окошко — глотнуть свежего воздуха. Темень. Светятся фонари над спецхранилищем, где, по слухам, содержатся наши грозные ядерные боеголовки. Тихо. Только тополь за полосой препятствий шелестит листвой, высоченный, еще выше, чем та моя злополучная береза у КПП. «Вот бы на него антенну закинуть!» — думаю я.

— Отбой газовой тревоги! — объявляет Боб. Заседание продолжается…

На часах без пяти три. Последние капли выжимает Ромка из канистры с пивом:

— Одиннадцать… двенадцать… тринадцать… Кажется, все, Гитлер капут!

И тут Ромка-цыган обводит всех своими масляными конокрадскими глазищами и, заговорщицки подмигнув, интригует почтеннейшую публику:

— Есть свежая дембельная параша!

— Тю, трепло! Сейчас, небось, скажет — «приказ» в октябре!..

— И не в октябре!

— Перед ноябрьскими?

— И уж точно — не перед ноябрьскими!

— Ну чего, бля, томишь, заикнулся так выкладывай, сукаблянафиг!..

И Ромка Шпырной глубоко, аж до всхлипа, затягивается и, давясь дымом, с трудом, чужим сдавленным голосом говорит:

— А «приказа», чавэлы, теперь вообще не будет…

Сказал, и перевел дух, и глядит, скотина, исподлобья: как среагируем. И хотя оно конечно — клейма на этом проходимце ставить негде: прохвост, балаболка, брехун, патологический прибиратель — чуть не сказал «приватизатор»! — всего плохо лежащего, но сказанное, господа, — это уже не по правилам, это уже за пределами, перебор: дембель тема святая: ерничества не терпящая!..

Отец Долматий, хмуря брови, сдувает пепел с «козьей ножки»:

— Ты, цыганерия, говори, да не заговаривайся!..

— Совсем, бля, салага обнаглел!

— Так ведь я что, — вздыхает Ромка, — за что купил, за то и продаю…

— Откуда, блянафиг, дровишки, от Кочумая?

— И не от Кочумая, — еще тоскливей вздыхает Ромка, и снова затягивается и говорит, — Это не Кочумай, это… это ч е р т мне сказал!.. Вот…

— Кто-кто?!

— Че-орт!.. Повторить по буквам?.. — он вскидывает девичьи свои ресницы, — Не, кроме шуток! — для достоверности он даже крестится, скотина. — Во, гадом буду, век свободы не видать!.. Да вы че?! Вы че и не знаете, что у нас черта задержали?

— Тю! Когда?

— А когда Тюха с дерева сверзился… Не, вы чо — правда не знаете?! Да он же у нас на «губе» сидит! Гадом буду! Сам навроде козла, только голый, как негра, черный, с бородкой…

— С рогами, с хвостом, — это, конечно, Боб.

— Насчет хвоста не знаю, а то что у него к мозгам проводочек подключен — это точно, сам видел!..

— Ну бля, вааще! Ты, Роман, сукабля, ври…

— Не любо — не слушай! — не на шутку обижается Шпырной. — Я ж это, я выводящим был на той неделе. Захожу в камеру с харчем, а он, падла, как вскочит — буркалы белые, будто дури нанюхался, руки вот так вот вытянуты, как у Тюхи, когда он по ночам ходит…