– …только не говори мне, что это известно, – четко произнес эр Август.

– То, что может знать мужчина, знает Алва. – Катари отвечала чуть раздраженно, и она по-прежнему была совсем рядом. – Остальное – его высокопреосвященство.

– А то, о чем не знает кардинал?

– Знает Создатель, но вы не Он.

Тем же голосом она отказалась свидетельствовать против Ворона. Катари не забывает добра, но чем она обязана обокравшей собственного сына графине и что знает о Савиньяках Левий? Пусть Арлетта Рафиано в юности дружила с матерью Катари, это не повод покрывать подлость, тем более что Эмиль верен Талигу больше, чем брат. Из-за своей верности он оскорбил Альдо, а Лионель отмолчался, хотя об этом Катари не знает, но узнает. Сегодня же!

– …не понимаю, – голос бывшего кансилльера вновь зазвучал отчетливо, – причину твоего упорства. Если б я тебя не знал, я бы, пожалуй, поверил…

Шорох, скрип, сквозняк вновь добирается до щеки, лезет за воротник. Эр Август верен себе, но бороться за Эмиля некогда. Это не тот случай, когда промедление смерти подобно. Конечно, с Арлеттой Рафиано можно и нужно поговорить. Катари могла бы…

– Вы слишком привыкли ко лжи. – Тоже знакомый тон. Сейчас королева перебирает четки или теребит кисти шали. Нет, шаль здесь, прямо перед глазами. Святой Алан, прятаться и дальше невозможно! Чем дольше он стоит под дверью, тем больше уподобляется Понси возле замочной скважины, а тайна Савиньяков давно не тайна, только как начать разговор? «Ваше величество, я случайно услышал ваши последние слова и должен засвидетельствовать, что Эмиль Савиньяк – вернейший слуга Талига…» «Ваше величество, я невольно услышал часть разговора. Я клянусь, что Эмиль Савиньяк достоин…»

– Да, я пыталась лгать Алве, – грустно сказала Катари, и обнаружить себя стало невозможным. – Ему это не понравилось.

– Ты думаешь, правда ему понравится больше?

– Я не думаю, я знаю. Правда, сказанная вовремя, Рокэ нравится. О фамильном кольце Ариго он узнал своевременно.

– Но не о молодом Придде. Старшем из молодых Приддов…

О чем они?! При чем тут Спруты?!

– Вы опять путаетесь, граф. Правда о Джастине может повредить только вам и, видимо, повредит. В Нохе у нас с Рокэ хватало времени для… правды. Стены монастыря и наше положение располагали к откровенности, вот мы и говорили…

Опять бормотанье; невозможно разобрать, невозможно уйти, не узнав все до конца, не поняв!.. Джастин Придд, любовник Ворона, убитый собственной семьей. Уж не Валентин ли это сделал?! Спас честь Повелителей Волн и стал наследником… Нет, стал наследником, прикинувшись защитником семьи. Картина! Та же подлая манера, что у Сузы-Музы… Неужели Спрут признался? Или Катари спросила Ворона, но спрашивают, когда любят и… ревнуют.

– Создатель, граф Штанцлер хочет правды! – Кажется, женщина смеялась. Этот смех Дикон слышал впервые. – Обратитесь в ведомство супрема, там ее вдосталь.

– Моя девочка, – эр Август тоже удивлен, если не испуган, – моя девочка, что такое ты говоришь?

– Ангелика Придд сохранила ваше письмо. – Снова смешок или всхлип? Ей же нельзя долго разговаривать и волноваться. – Оно досталось Манрикам. Прекрасная улика против королевы…

– Я никогда не писал Ангелике Придд.

– Вы писали ее сыну, к несчастью, от моего имени. Это стоило графу Васспарду жизни.

Что-то упало, глухо стукнув. Собеседники молчали. Навязчиво алели маки, тикали часы, колотилось обогнавшее маятник сердце.

– Ты забыла, что говоришь не с Феншо и не с Окделлом. Я смотрел на тебя, когда ты заканчивала письмо, а потом доставил запечатанную тобой смерть.

– Это были ваши слова, граф. Ваши, не мои.

– Значение имеет лишь рука.

Снова смешок, сухой и жуткий.

– Увы, граф, вас начала подводить память. Что поделать: возраст, болезни, Багерлее… Манрик предъявил мне письмо. Почерк похож на мой, очень похож, к тому же упоминается потерянная по дороге в Тарнику серьга с аметистом. Вы услышали об этом от какой-нибудь камеристки и решили добавить подделке достоверности. Откуда вам было знать, что перед самым выездом в Тарнику Фердинанд обварил мне руку. Отваром из лепестков йернских роз… Мы всегда пили его по утрам, а мой муж был таким неловким и всегда так этому огорчался; я не смогла его выдать. Нам помог капитан королевской охраны. Лионель Савиньяк умеет хранить не только большие тайны. Я улыбалась, прятала ожог в кружевах и улыбалась. Я не могла писать больше недели, а в письме указаны время и место. Его написал кто-то другой. То есть вы.

– Чудовище… – Ричард с трудом узнавал кансилльера. – Ты – чудовище…

– Я – талигойская святая, граф Штанцлер, и мать короля. Это устраивает всех. Даже меня. Попытайтесь доказать обратное, хоть Рудольфу, хоть горожанам, и можете не опасаться Савиньяков. Вы станете выше любых страхов и скорбей…

– Ты его толкнула… Ты толкнула Фердинанда и превратила правду в ложь. Мне следовало понять, что от змеи родится только змея!

– Вы забыли про соловья, сударь, и вы меня утомили. Ваши советы и ваши… письма слишком дорого обходятся нашей семье!

– О какой семье ты говоришь?

– Вам ли не знать, кого погубили ваши подделки? – Зимняя ясность голоса, ясность и холод. – Вы за время службы заверили такое множество писем… Такое множество чужих бед, но то, о котором вы изволили напомнить, спасло мне жизнь. Фердинанд вспомнил сережку и розовый отвар и не подписал обвинение. Что ж, я возвратила вам долг, хоть и невольный. Вы свободны, у вас на посылках Окделл, но вы не можете не жалить. Вы замахнулись на Арлетту Савиньяк, что ж… Готовьте бумаги или бегите. Если Создатель захочет, Он вас сохранит, а я вас прощаю. Извольте меня оставить. Ваш Карваль вас проводит.