– Даже с вином? – Марианна ловко пронесла поднос с бокалами между мужем и любовником и водрузила на обширный стол. – Я думала, запрет на посещение твоего кабинета распространяется только на собак.

– Дело не в кабинете, – объяснил барон, – а о некоем предмете, который мы обсуждаем с герцогом Эпинэ.

– Я вынуждена считать себя оскорбленной. Вы говорите о «некоем предмете», подразумевая меня. Вы зашли слишком далеко, господа. – Марианна спокойно разлила вино. Этого платья Робер у нее еще не видел; золотистое с терракотовой отделкой, оно великолепно сочеталось с портьерами и леопардовыми лилиями на плафоне.

– Дорогая, если тебя и можно назвать вещью, то немыслимо дорогой, – нашелся барон. – Положительно, меня сегодня тянет на неудачные каламбуры… Да, я же обещал показать дорогому Роберу свою камею! Сядьте. Да сядьте же! Нужно, чтобы свет падал под определенным углом. А теперь смотрите.

Всадники! Всадники, летящие сквозь расколотую молнией осень. И это всего лишь слоистый агат?! Обработанный камень?! Этот полет и это пламя, опаляющее души спустя тысячелетия после смерти мастера!

– Я надеюсь, – возвестил барон, – что она сделана по эскизу самого Диамни Коро. К несчастью, гальтарские мастера не подписывали свои творения, а клеймо нам, сегодняшним, ничего не говорит.

– Но тут какие-то буквы, – возразил Эпинэ, не в силах оторвать глаз от распластавшихся в полете коней, – разве это не подпись?

– Нет, конечно. «Лэйе Астрапэ» – всего лишь хвала одному из древних божеств…

– Лэйе Астрапэ?!

– Да, именно так призывали вашего семейного и должностного покровителя. Лично я предпочитаю Унда, он одарил нас музыкой, а не войной, но я не маршал и не намерен им становиться. Пожалуй, я презентую эту камею вам на свадьбу. Разумеется, если вы выполните мое условие.

– Какое? – глухо спросил Робер, впервые в жизни понимая воров и грабителей.

– Остаться в живых до конца нынешних беспорядков. Дорогая, раз уж ты с нами, позволь поднять этот бокал в твою честь. Конечно, муж, пьющий за собственную жену, кажется смешным и навязчивым, но здесь все свои. Не правда ли, герцог?

Что мог ответить Робер? Ничего. Только пригубить «Змеиной крови».

Пистолеты били отменно, а вот запястье после нескольких выстрелов заболело. Отвыкла. Принцесса сердито растерла руку и уселась на один из присланных Альбертом сундуков. Великолепная Матильда вышвырнула бы подарки или, того верней, сожгла вместе с братними писульками, но великолепие околело, а отупевшая старуха даже не догадалась раздать дорогущие тряпки. В Тронко полно девчонок, видевших бархат только на губернаторских штанах, а уж алатские шали… Сколько было бы счастья, хотя еще не поздно! Оставить себе пяток платьев для кагетов и козлов, а остальное отослать кому помоложе…

Матильда рывком распахнула первый из четырех сундуков и принялась за дело. Бонифаций, даже не подумав спросить, поволок все это добро в Сагранну, ну так пусть озаботится доставить назад! А братец не поскупился. Ни одной дряни.

Атлас к атласу, шерсть – к шерсти, лен – ко льну… Начнешь разбираться, разберешься во всем! Хоть в тряпках, хоть в собственной глупости, только на прошлое редко смотришь заново. Мертвая Мупа, странный врач, знающий про еще более странную отраву, и совсем уже странный вор, позарившийся на старую шкатулку. Альдо выпросил рассохшийся гроб… До этого внука к старью не тянуло, но сидеть всю жизнь в Агарисе он не собирался, вот и рыпался, пока не влип по уши. До сих пор не ясно во что, да и не все ли теперь равно? Светловолосого мальчонку, то ласкового, то своевольного, не вернешь, а выросшего зверя можно любить только мертвым…

С первым сундуком было покончено, в окно таращилась подрастающая луна, перекликались стоящие на часах адуаны, пахло кострами и отцветающей степью. Такой ночью, если не любить, не выть и не пить, только и остается ворочать сундуки, пока не рухнешь от усталости и не уснешь. Без слов и без мыслей!

Постели, куда принцесса вываливала барахло, не хватило, и нижняя юбка звездчатого атласа, из которой вышел бы недурной полог, полетела в сторону кресла.

– Прошу прощения, фокэа. С вашего разрешения я переложу этот предмет туалета на скамью.

Матильда обернулась. В кресле расположился олларианец. Тот самый, с кладбища и из кошмаров. Женщина закрыла и открыла глаза. Олларианец остался. Только теперь он стоял.

– Садитесь, – нашлась великолепная Матильда, почти падая на последний нераспотрошенный сундук. – Твою… Кто вы такой?

– Согласен, это имеет значение, – негромко произнес клирик и сел. – Благодарю вас, фокэа.

Имеет значение… Еще бы не имело! Матильда скрестила руки на груди. Чтобы не тянулись к эспере или пистолетам. Первое было глупо, второе – тем более, и в придачу невежливо. В конце концов, на кладбище клирик ее спас.

– Я помню вас по Агарису. – Женщина провела рукой по лицу, нос был на месте. – Вы заставили меня влезть на могилу Руция.

Олларианец засмеялся; у него был хороший смех. Людям, которые так смеются, веришь.

– Памятник был живым. – Принцесса почувствовала, что улыбается. Может быть, от воспоминаний, довольно-таки неприличных для ее возраста. – Сколько раз мы с вами встречались? Два или три?

– Можно считать и так, и так, но я бы советовал полагать эту встречу второй.

– Значит, этот мерзкий пир…