Наличное бытие духа, как и его бытие в себе, – суть только моменты этого трансгрессивного движения, а не нечто самостоятельное и изначальное. То есть, дух не существует изначально ни в качестве трансцендентного, ни в качестве имманентного феномена. Само разграничение трансцендентного и имманентного порождено движением духа, точнее, движением как духом. Трансцендентное и имманентное суть лишь моменты этого движения, и дух не сводим ни к тому, ни к другому. И вместе с тем дух не есть исключительно чистый поток выхождения из себя самого, чистая трансгрессия. Процесс трансгрессивного движения предполагает не только отрицание установленных границ, но и полагание этих границ, их временное утверждение и фиксацию. В одних формообразованиях сознания и истории дух существует как в себе бытие, как трансцендентная субстанция; в других – как наличное бытие; в третьих – как единство, взаимопроникновение того и другого. С одной стороны есть устойчивые, фиксированные определенности. Но, с другой стороны, их истина состоит в том, чтобы «быть исчезающими моментами движения». [171] Истина устойчивого и фиксированного есть трансгрессия – такая онтология близка уже не Пармениду и Платону, но Гераклиту. Самосознание как конститутивный момент духа и составляет эту истину трансгрессии, выводящую любые моменты за пределы их устойчивой и изолированной определенности: «это чистое общее движение, превращение всякого устойчивого существования в абсолютную текучесть, есть простая сущность самосознания, абсолютная негативность». [172]

Трансгрессия – это мудрость Диониса (Вакха), дионисийское начало, о котором будет говорить Ницше. И эта мудрость была известна автору «Феноменологии духа»: «С этой точки зрения можно посоветовать тем, кто утверждает названную истину и достоверность реальности чувственных предметов, обратиться в низшую школу мудрости, а именно к древним элевсинским мистериям Цереры и Вакха;… ибо посвященный в эти тайны доходит до того, что не только сомневается в бытии чувственных вещей, но и отчаивается в нем, и, с одной стороны, сам осуществляет их ничтожность, а с другой стороны, видит, как ее осуществляют». [173] Здесь же следует указать на существенное отличие Гегеля от Ницше. Последний определяет свое учение преимущественно как дионисийское, то есть трансгрессия занимает в философии Ницше доминантное положение. Гегель же ориентирован на синтез дионисийского и аполлонического: «Вакхическая притупленность сознания и дикий ее лепет должны быть восприняты в ясное наличное бытие телесности, а лишенная духа ясность последней должна проникнуть в глубину вакхического вдохновения». [174] Тем не менее, Гегель неоднократно подчеркивает родственность своей философии дионисийской мудрости: «Истинное, таким образом, есть вакхический восторг, все участники которого упоены». [175]

Поскольку природа для Гегеля составляет инобытие духа, а дух по существу есть трансгрессивное движение, постольку трансгрессия является сущностным моментом также и в природе. Разница состоит в том, что в природе трансгрессивное движение представлено как нечто внешнее и чуждое и потому сугубо отрицательное и разрушительное. В природе трансгрессия – это смерть единичного. По отношению к единичному природному существу трансгрессия является сущностью только в себе, но не для себя. В духе же, напротив, выход за свои пределы раскрывается как деяние самого духа и потому носит созидательный характер: «То, что остается в рамках естественной жизни, не в состоянии посредством самого себя выйти за пределы своего непосредственного наличного бытия; но оно изгоняется за эти пределы чем-то иным, и это исторжение (Hinaugerissenwerden) есть его смерть. Но сознание для себя самого есть понятие себя, и благодаря этому оно непрестанно есть выход за пределы ограниченного и, поскольку это ограничение принадлежит ему, то и за пределы самого себя». [176] Выход за пределы ограниченного (Hinausgehen "uber das Beschr"ankte) и выход за пределы самого себя (Hinausgehen "uber sich selbst) уже не может быть отнесен к трансцендированию, поскольку в данном случае движение не направлено к потусторонней самой в себе сущей субстанции (хотя и такой вариант Гегелем допускается, но лишь в качестве момента, подлежащего снятию). Для Гегеля значимость приобретает выход за пределы как таковой, который может быть направлен как на имманентное, так и на трансцендентное (опять-таки, учитывая, что трансцендентное признается Гегелем только в качестве снимаемого момента). Это принципиально важный пункт: трансценденция в «Феноменологии духа» становится лишь частным случаем трансгрессии. Выход за пределы предполагает не растворение в безразличной субстанции, но установление новых границ, новой, более богатой определенности, которая также подлежит снятию.

Таковы два основных аспекта трансгрессии в «Феноменологии духа»: «исторжение» (Hinausgerissenwerden) в природе и выход за пределы себя (Hinausgehen "uber sich) в духе. Эта направленность вовне (hinaus), за пределы установленных границ обнаруживает родство с ницшевским концептом воли к власти, который также следует рассматривать как вариант трансгрессии: «Все существа до сих пор создавали что-нибудь выше себя». [177] («Alle Wesen bisher schufen etwas "uber sich hinaus). [178] Ницше говорит о страхе перед этим трансгрессивным движением, о страхе, порождающем «последнего человека», носителя «морали рабов». И Гегель указывает на этот экзистенциальный страх сознания перед мощью и насилием трансгрессии как негативной сущности: «Чувствуя это насилие, страх перед истиной, может, конечно, и отступить и стремиться сохранить то, чему угрожает опасность быть утраченным». [179] Такая позиция и есть мораль рабов, последних людей, для которых высшей ценностью является сохранение, а не преодоление себя. Однако и порожденное страхом стремление замкнуться в себе, уйти во внутреннее и избежать трансгрессии не приводит к достижению поставленной цели. Бегство от трансгрессии само оказывается формой трансгрессивного движения вовне себя: у Гегеля в качестве стоицизма, скептицизма и «несчастного сознания», у Ницше – в качестве движения через различные стадии нигилизма. «Несчастное сознание» полагает в качестве своей сущности некий потусторонний мир, который есть лишь негатив, Ничто «этого» мира (данный момент был подробно исследован Ж. Валем и А. Кожевым). [180] Нигилизм есть по сути воля к Ничто, порожденная отрицанием «этого» мира. Так бегство от трансгрессии снова приводит к трансгрессии – к трансгрессии как к радикальному отрицанию, к выходу в Ничто.

Вместе с тем, «несчастное сознание» и нигилизм не являются проявлением слабости духа. Напротив, это то максимальное самоотчуждение духа, которое он подчиняет себе в ходе дальнейшего движения. Гегель подчеркивает: «дух тем более велик, чем больше та противоположность, из который он возвращается в себя; но эту противоположность дух создает себе, снимая свое непосредственное единство и отрешаясь от своего для-себя-бытия». [181] Но об этом же будет говорить впоследствии и Ницше в своей дионисийской философии, философии воли к власти: «я оцениваю впасть той или иной вопи смотря по тому, сколько сопротивления себе, сколько боли, мучений она выдерживает и умеет обернуть себе на пользу; пользуясь таким критерием, я естественным образом далек от того, чтобы вменять существованию в вину его злой и мучительный характер, а, напротив того, питаю надежду, что некогда оно возымеет еще больше зла и мучительности, чем доселе…». [182] Трансгрессия неизбежно связана с разрывами, отрицанием, противоположностью, сопротивлением, болью и страданием. Но все это суть необходимые условия роста, перехода на «более высокий уровень разума» и существования – в этом пункте Гегель и Ницше сходятся.

Значимое расхождение между двумя немецкими мыслителями обнаруживается в оценке онтологического статуса трансгрессии. Дух для Гегеля представляет собой целостность, которая конституируется посредством двунаправленной трансгрессии: движение отдельных моментов в направлении тотальности и движение из тотальности к утверждению моментов. В первом случае дух есть трансгрессия единичного, во втором – трансгрессия всеобщего. Только посредством этой двойной трансгрессии дух перестает быть либо абстрактным единичным, либо абстрактным всеобщим, но становится тем, что он есть: единством и взаимопроникновением единичного и всеобщего или конкретно-всеобщим. Данный пункт гегелевского учения подробно исследован в работе И. А. Ильина. [183] Сказанное справедливо и по отношению к внутреннему и внешнему, конечному и бесконечному. Дух есть трансгрессия изолированных моментов, их взаимопроникновение и единство, но он же есть различие и расчленение самого себя на эти моменты. Дух есть «глубина, которая не позволяет отдельному принципу изолироваться и сделаться целым внутри себя самого, а собирая и удерживая вместе внутри себя все эти моменты, она продвигается в этом совокупном богатстве своего действительного духа, и все его отдельные моменты сообща принимают и получают одинаковую определенность целого внутри себя». [184] Гегель, таким образом, утверждает единство многообразного и различного: дух «распадается на много линий, которые, будучи собраны в один пучок, в то же время симметрически соединяются, так что одинаковые различия, в которые сформировалась каждая отдельная линия внутри себя, совпадают». [185] Предвосхищение такого подхода мы находим в учении Г. В. Лейбница о предустановленной гармонии. В музыке подобное единство многого и различного представлено в фугах И. С. Баха.

У Ницше это единство многообразного является творческой задачей: «Я брожу среди людей, как среди обломков будущего, – того будущего, что вижу я. И в том все мое творчество и стремление, чтобы творить и соединять воедино все, что является обломком, и загадкой, и ужасной случайностью». [186] И исполнителем этой задачи уже не является дух. В черновых записях 1888 года Ницше выносит своеобразный обвинительный приговор философии Нового времени: «Чудовищные промахи: 1) нелепая переоценка сознания, превращение его в некое единство, в некую сущность, «дух», «душу», нечто такое, что чувствует, мыслит, желает – 2) дух как причина, особенно всюду, где являются целесообразность, система, координация 3) сознание как высшая из достижимых форм, как верховный род бытия, как «Бог». [187] Тем самым Ницше выходит за пределы философии Нового времени, в то время как Гегель в целом остается верен той эпохе, завершением и высшим самосознанием которой является его учение. Трансгрессия у Гегеля замкнута в тотальности духа как единства сознания, самосознания и разума. Когда разум совершает трансгрессию в отношении самого себя, он все равно остается у себя: «когда разум, стало быть, говорит о чем-то ином, нежели то, что он есть, он на самом деле говорит только о себе самом; он здесь не выступает из себя». [188] Получается, что трансгрессии, выхода за пределы себя, нарушения установленных границ в абсолютном смысле в гегелевском учении не происходит. В этом плане следует признать справедливость позиции Ж. Деррида, который, отмечая вслед за Ж. Батаем близость гегелевского снятия трансгрессии, указывал и на значимые различия двух концептов. [189] Трансгрессия у Гегеля есть лишь игра духа с самим собой. [190]

Но и игра есть трансгрессия, хотя и не абсолютная, а ограниченная: трансгрессия, которая нарушает границы в рамках очерченных границ. У Ницше трансгрессия как воля к власти есть движение уже не духа, но жизни.

Здесь мы подходим к проблеме связи трансгрессии с инобытием.

Вопрос о том, доходит ли Гегель в своем учении до подлинного иного или остается замкнут в рамках своей панлогистической системы, не имеет однозначного решения. Существует позиция, согласно которой Гегель в мысли соприкасается с тем, что является абсолютно иным по отношению к мысли. Так, Ж. Валь отмечает, что философия Гегеля является «попыткой рационализации тех глубин, которые для разума остаются недоступными». [191] Ж. Ипполит указывает, что задача мышления в учении Гегеля состоит в том, чтобы «мыслить в понятиях немыслимое», «мыслить смысл в его отношении к бессмысленному, к непроницаемому бытию природы». [192] При этом оба представителя французского неогегельянства указывают, что к иному, недоступному мысли, бессмысленному, Гегель подходит исключительно с позиции мысли и смысла.