Клайд обернулась ко мне, и я тут же убедился, что да, действительно, глаза у нее прекрасны, как ирландское утро.

— Солнышко, — сказала она, — мне кажется, мы должны заняться этим делом.

— А не достаточно ли нам пока других шуточек? — спросил я.

— Дорогой, не будь таким циничным, — сказала она. — Тебе это не идет.

Это был первый раз, когда она сказала мне «дорогой», и я мысленно ухватился за это слово, как утопающий. Неплохая аналогия — как мне кажется теперь, после всего, что произошло. Или это было просто сравнение? Есть вещи, которые писателям следует знать, но никто из них никогда этого не знает. В таких случаях лучше всего ставить на полях знак вопроса и оставлять на усмотрение редактора. К тому же это дает редактору возможность почувствовать собственную значимость, самоутвердиться. Писателю, к сожалению, самоутвердиться куда труднее. Вот, наверное, почему писатели так часто оказываются людьми нелюбезными или просто неприметными. Если вам нравится книга, никогда не пытайтесь познакомиться с автором.

Я тогда этого не замечал, но за кулисами нашего спектакля точно была некая таинственная рука, которая дергала за веревочки, переставляла зеркала, направляла шуточки моих новых друзей и тем самым успешно заполняла мою пустую и неприметную жизнь. Еще раз хочу сказать: ни к чему гадать, кто виноват. Конечно, надо отвечать и за свои поступки, и за выбор людей, с которыми общаешься. Но откуда мне было знать, что такие милые вещи, как друзья и их шуточки, могут привести прямиком в ад? Разумеется, если вы не верите в Бога, то вы скорей всего и в адские муки не верите. Я тогда тоже не верил. А теперь… Теперь все иначе.

Когда мы выдули по второй пинте «Гиннеса», Клайд выразила желание выставить выпивку всем в баре. Это было не очень накладно, потому что кроме нас двоих, там сидело всего три посетителя. После третьей пинты мне уже казалось, что я знаю хозяина — Джонджо Майо — всю свою жизнь. После четвертой я потерял «Гиннесам» счет. Это, видимо, и была главная причина того, что я дал себя втянуть в новую нешуточную шуточку, а именно — в спасение «Единорога».

— Надеюсь, я не очень тебя напрягаю, — говорила мне Клайд, когда мы стояли возле музыкального автомата, заводя «Ирландских разбойников». — Ты должен помочь Фоксу, но пока не позвонит адвокат, сделать все равно ничего нельзя. А все, что я прошу, — это провести маленькое расследование. Надо узнать, кто это наезжает на нашего друга Джонджо. А ты живешь буквально в двух шагах. Когда Фокс выйдет, это место станет нашим клубом. Отличным клубом! Ты ведь постараешься ради меня. А, солнышко? Ну, пожалуйста!

— И это будет значить, что я правильно себя веду? — спросил я.

— Нет, не это, — ответила озаренная божественными огнями музыкального автомата Клайд. — А вот что.

И она поцеловала меня, да так, как меня никогда в жизни не целовали. Ее язычок проник между моими губами, как маленькая шелковая бабочка. Я вдруг словно очнулся от сна длиною в жизнь и оказался где-то в Ирландии благоухающим утром. Она закрыла глаза, я тоже закрыл глаза, и шелковая бабочка принялась порхать у меня в голове, воскрешая касаньями розовых крылышек все то, что я давно позабыл.

— Праздник удался, — пробормотал я, когда мы вывалились, наконец, за порог «Единорога».

— Это еще не праздник, — ответила она и засмеялась. Ее смех переливался в моей наполненной «Гиннесом» голове, как хрустальный колокольчик. — Это так, закуска. Я уже решила: скоро у нас состоится совершенно роскошный праздник. Платить, разумеется, будет Трамп. Тысячи гостей. Все бомжи Старого манежа. Ты знаешь, что такое Старый манеж? Это ночлежка, огромная. Именно там Фокс познакомился с Тедди. Тедди, разумеется, получит особое приглашение.

— Если только мы его найдем, — сказал я не без сомнения.

— Найдем! Мы что хочешь можем сделать!

Я с восхищением смотрел на эту девушку — такую уверенную в себе, такую ребячливую, такую притягательную для меня в этой ауре отчаянной храбрости. Да, мы можем все, думал я, почему бы нет? Мои творческие способности, мой коэффициент счастья, мои надежды на будущее — все зашкаливало за максимальную отметку. Единственное, что меня беспокоило, — это сознание того, что как бывший анонимный алкоголик, которого «Гиннес» лишил последнего разума, я едва ли когда-нибудь смогу вернуться в лоно трезвости. Но это не мешало счастью.

— О господи, — вздохнул я. — Если бы мой опекун мог меня сейчас видеть…

Я имел в виду своего опекуна из общества Анонимных алкоголиков, но Клайд, видимо, поняла мои слова иначе.

Она улыбнулась своей задумчивой, грустной, ошеломительной улыбкой и посмотрела мне прямо в глаза.

— Солнышко, ты не волнуйся. Не он, а она. Она все видит…

XIV

Человеку, который только что решил стать вегетарианцем, да еще живущему в полуподвальной квартире, не очень просто взять и выложить десять тысяч долларов на то, чтобы выкупить под залог своего знакомого. Да еще такого, с которым познакомился меньше месяца назад. Правда, Фокс утверждал, что мы знали друг друга тысячи лет. Но ему-то не надо было выкладывать десять тысяч. Впрочем, обо всем по порядку.

Примерно в это время я решил стать вегетарианцем — несомненно, под влиянием Клайд, это я признаю. Мы все находимся под влиянием окружающих, и особенно — близких, и я не исключение. На меня повлияли ее слова о том, что нельзя есть никого, у кого есть лицо и была мама, и, в особенности, другая ее фраза: «Нельзя есть боль животных». Но, если честно, то главная причина, которая подвигла меня на вегетарианство, была другая. Больше всего мне нравилось то, что вегетарианец может взирать сверху вниз со своих моральных высот на всех остальных — то есть на невегетарианцев.