— Ты выглядишь, как Элис Купер, — заметил Фокс.

— Я чувствую себя, как Элис Купер, — ответила она. — Джонджо разорен. Это последний вечер, все напитки за счет заведения. А завтра утром тут уже не будет «Единорога».

Мы выпили еще по «Гиннесу», и это нас приободрило. Клайд пересказала в деталях свой разговор с Джонджо. Она принимала его горе так близко к сердцу, как будто это ее выбрасывали на улицу.

— Ну чем мы можем помочь? — спрашивала она. — Джонджо познакомил меня со своей женой, Мойрой. Она тоже плачет. Она меня обняла так, как будто мы с ней всю жизнь знакомы, и мы поплакали вместе. Она говорит, что санитарный отдел муниципалитета и еще три других каких-то отдела приняли совместное решение. Мол, надо тут срочно что-то ремонтировать — за такие деньги, каких у них нет. И хозяин дома вдруг повысил арендную плату ровно в четыре раза со следующего месяца.

— Ну, значит, все сговорились их отсюда выжить, — сказал Фокс.

— Чем мы можем помочь? Я не хочу, чтобы погиб единственный в Нью-Йорке единорог!

Мы обернулись к стойке бара, и Джонджо, который сегодня был еще больше похож на гнома, чем раньше, помахал helm ручкой, словно прощаясь. Это было мучительно, и Клайд опять разрыдалась.

— А нельзя ли еще раз попользоваться кредиткой Трампа? — спросил я.

— Нет, — ответила Клайд. — Этот сукин сын ее аннулировал.

— Вот ведь люди, а… — покачал головой Фокс.

Я в глубине души осознавал, что деньги Трампа — это деньги Трампа, а не наши деньги. Я понимал, что наши действия — вовсе не безобидная шуточка. С точки зрения закона, мы совершили преступление. Но ведь и сама жизнь устроена несправедливо: одни рождаются для радостей, а другие для гадостей. В общем, все эти представления совершенно перемешались у меня в голове и когда они достигали того органа, который именуется совестью, от них оставался только один смысл: украли деньги Трампа? — ну и правильно! Видимо, я потерял совесть — или, лучше сказать, отдал ее в химчистку и там позабыл.

Толпа в баре потихоньку редела, но «Гиннес» все еще лился рекой, и настроение у нашего трио становилось все более бесшабашным и вместе с тем фаталистическим. Мы с Фоксом еще раз посетили туалет, а по возвращении я увидел, что Клайд в полном недоумении глядит не отрываясь куда-то на дальнюю стену бара.

— Это ж надо! — воскликнула она. — Невероятно!

— Точно! — подтвердил Фокс. — Совершенно невероятно. А что именно?

— Смотри, Трамп выступает в местных новостях, — Клайд показала на телевизор, закрепленный под потолком на дальней стене. — Дает интервью по поводу нашего праздника в Манеже.

Мы тут же, словно притянутые магнитом, переместились поближе к телевизору и вперились в экран. Здоровенная голова Трампа широко улыбалась и говорила в камеру:

— Это то, что я давно хотел сделать. Я хотел помочь людям, которым повезло меньше, чем мне.

— То есть почти всему человечеству, — прокомментировал Фокс.

— Я хотел показать всем нью-йоркским бездомным, что у этого города большое сердце, — продолжал Трамп. — Пусть это была всего одна ночь, но этой ночи никогда не забудут две тысячи бездомных. У меня в жизни было много триумфов, много удач. Но я считаю, что праздничный ужин для бездомных в Старом манеже, который я устроил два дня назад, — это то, чем я могу гордиться больше всего. Заботиться о ближних — это наш долг, и для меня большая честь…

— Лживый ублюдок! — воскликнула Клайд.

— Одноглазый великан наносит новый удар, — сказал Фокс. — Да, весело! Этот парень всю жизнь только и делал, что скупал казино, дома и яхты, а когда его обвели вокруг пальца и хлопнули его денежки на благотворительность, он, как ни в чем не бывало, встает и говорит: да, я это сделал.

— Но ведь без него и мы бы ничего не сделали, — невинно заметил я.

— Замечание, достойное вдумчивого наблюдателя жизни, — покосился на меня Фокс. — Какие еще глубокие наблюдения над человеческой природой преподнесет наш друг-автор? Ясное дело, без Трампа мы бы это не сделали. Но если бы мы не ставили своей целью наказать фашистскую капиталистическую свинью, вроде этого парня, то нечего было все это вообще затевать!

— Солнышко, — сказала Клайд, — знаешь, о чем я бы хотела тебя попросить? Правильно, принеси нам еще по одному «Гиннесу».

Я послушно встал и направился к бару: отчасти, чтобы сделать приятное Клайд, а отчасти, чтобы сбить пафос Фокса, настроившегося на волну желчной обличительной риторики. Его речи звучали довольно архаично: этакий уцелевший динозавр из шестидесятых годов. Да, наверное Ганди прав, а Трамп неправ. Но кому в наше время есть до этого дело? Хотя мне-то хотелось, чтобы всем было до этого дело. Хотелось, потому что Фокс теперь был центральным героем моего романа и потому имел для меня огромное значение, о котором сам даже не подозревал. И само собой огромное значение имела Клайд. Боже мой, да ведь если подумать, то даже я имел некоторое значение! Мы все имели значение, потому что слишком много значили друг для друга. Кроме нас самих, у нас ничего не было..

Лично для меня эта вечеринка достигла максимума значения двадцать минут спустя. Именно тогда Клайд — уж не знаю, случайно или специально, пролила полпинты «Гиннеса» прямехонько мне на ширинку. После этого она схватила салфетки и предприняла ряд чрезвычайно усердных и, разумеется, с благодарностью мною принятых действий по разрешению ситуации. К тому времени все мы были, само собой, так пьяны, что могли бы стрелять из граблей по уткам. Но это не помешало мне наслаждаться одним из тех сладких и незабываемых мгновений, о которых говорил Фокс: мгновением, перетекающим в бесконечность. Если вы не бывали в ситуации, когда прекрасная женщина самозабвенно трудится, пытаясь удалить пятна от «Гиннеса», который она только что пролила на вашу ширинку, то вы, друг мой, еще не жили.