Шрифт:
– Ты все прекрасно понимаешь, мама. Я давно сказал, что заниматься огородом надо в меру сил и интереса. Парник накрыть, картошку выкопать – это я всегда готов помочь. А в земле копаться – это не мое… А молодое поколение как поживает? – Он подмигнул мне.
– Учеба началась…
– Что-то ты без радости об этом говоришь…
– А какая может быть радость?
– Что, совсем все неинтересно? Ни один предмет не нравится?
– Не-а.
– Это плохо. Хотя и от учителей зависит. В основном от них.
Бабушка поставила дяде Жоре тарелку, положила блин – такой же, как мне.
– А у меня кое-что есть к блину. – Дядя Жора встал, наклонился к «дипломату», вынул две бутылки «Жигулевского» с желтыми наклейками. – Пиво будешь? – спросил он у меня.
– Ты что, рано ему еще пиво, – сказала бабушка. – Тем более сейчас… Воюют же, чтоб не пили…
– Немного можно, – сказал дядя Жора. – Давай два стакана.
Бабушка поставила стаканы на стол. Дядя открыл бутылку, налил мне половину, себе – полный. Мы чокнулись. Я отпил. Мне не особо нравился горький вкус пива, но раз все его пьют, значит, что-то в нем есть такое.
– Что у тебя слышно с квартирой? – спросила бабушка.
– Пока ничего. Ты же знаешь нашу систему – пока лет десять не простоишь на очереди, ничего не будет. Это как минимум – десять. Особенно, если эта очередь в районо…
– И что, так и будешь все время в общежитии? А почему ко мне не хочешь перейти? Комната свободна все равно, места хватит…
– Ты же знаешь прекрасно – я люблю независимость. А для тебя я всегда буду маленьким мальчиком, будешь стараться меня контролировать. Каждый мой шаг…
– Жениться тебе надо, Жора…
– Нет, мама, даже и не говори про это. Кто раз обжегся на молоке, тот теперь и на воду дует. Пословица глуповатая, но правильная.
Я писал задачу по химии в полуобщую тетрадь – «московскую», с гладкой бумагой. Мы с папой летом привезли десять штук: половину – мне, половину – Наташе. За окном мотались ветки с желтыми листьями. В зале, за закрытой дверью, говорили Леша и Наташа. Дверь спальни была тоже закрыта, и я ничего не слышал. Я отодвинул стул, подошел к двери, приоткрыл.
– …Ну и что я тебе скажу? – говорил Леша. – «Жди меня, и я вернусь», да? Два года – это долго, и я не хочу всей этой тупости: письма, слезы, обещания. Это… Ну, я не знаю, на уровне каких-нибудь колхозников…
– Я даже не задумывалась никогда, что тебе скоро в армию…
– И хорошо, что не задумывалась. Так лучше – без всяких мыслей про то, что будет завтра. Просто жить сегодняшним днем…
– Я не хочу, чтобы ты уходил…
– Как будто я хочу… Надо сказать спасибо Андропову – или кто тогда был, когда решили брать студентов? До этого же не брали, «военка» – и все…
– Ты переводишь разговор на другое. Тебе все равно… Уходишь ты, не уходишь, потому что тебе на меня наплевать…
– Это неправда, и ты это знаешь. Но я не хочу, чтобы мы себя как-то привязывали друг к другу на целых два года, ты понимаешь? Это тупо…
– Ты козел! – закричала Наташа. – Тебе на меня насрать! Ты – мудак! Пошел вон! Пошел на х…!
Я ни разу не слышал, чтоб Наташа ругалась матом. Я захлопнул дверь спальни. Резко открылась дверь зала. Леша прошел в прихожую.
Я и Коля обогнули аптеку, перешли улицу. На сто пятидесятом доме уже зажглись буквы «Слава КПСС». Года два назад «л» упала вниз – хорошо, что никого не убила. Новую поставили в этом году, к Первому мая. Днем было видно, что она немного меньше, а ночью, с лампочками, все буквы казались одинаковыми.
От кулинарии пахло сладким – наверно, пекли пирожки. Двухэтажный дом рядом со столовой был огорожен деревянным забором – его ремонтировали.
– Я тебе говорил, что в этом доме раньше жила моя бабушка? – спросил я. – Еще до войны…
– Что, такой старый дом? – спросил Коля.
– Да. В тридцать седьмом году его построили или в тридцать восьмом… А когда дедушка пришел с войны, они переехали в свой дом на Моторной. А знаешь, кто потом жил в той самой квартире, где бабушка?
– Нет. Откуда я знаю?
– Меленков, он у нас до четвертого класса учился. Помнишь?
– Конечно, помню. Мы с ним в один сад ходили. В пятьдесят первый…
– И ты был у него дома?
– Нет.
– А я был один раз. Там такая большущая комната, и в ней печка. И нет горячей воды, только холодная, а туалет – на улице. Потом его родокам дали квартиру на Шмидта, и они переехали…