— Да, въ август мы демъ въ чужіе края. Такъ еще, можетъ быть, есть надежда? Послушайте, я васъ озолочу, докторъ…

Между тмъ княжна сбжала по лстниц въ нижнюю залу, изъ залы въ садъ и въ одно мгновеніе очутилась на широкой площадк противъ оконъ своей спальни.

Въ средин этой площадки, устланной зеленымъ бархатнымъ ковромъ дерна, гордо возвышался красивый, статный, раскидистый дубъ. Вы залюбовались бы его роскошными втвями, двственной свжестью его зелени, залюбовались бы его могучей растительной силой, вы, которые привыкли смотрть на жалкія деревья, кое-гд безсмысленно торчащія между кирпичными громадами зданій, на эти бдныя деревья, опаленпыя солнцемъ и одтыя въ пыль.

Княжна подбжала къ дубу, посмотрла на этотъ дубъ, покивала ему своей головкой — и въ эту минуту ея локоны такъ мило разсыпались но лицу, и она такъ мило откидывала ихъ отъ лица.

— До завтра, до завтра! — говорила княжна… — Мы завтра увидимся съ тобою, милый другъ. Я приду къ теб имет съ солнцемъ… Теперь оно уходитъ, и я ухожу отъ тебя. До завтра, до завтра!

И дерево будто понимало слова княжны, будто сочувствовало этой странной привязаиноети къ нему: его листы, тихо колеблясь, казалось, шептали что-то нжное въ отвтъ на ея привтствіе.

У одного изъ оконъ верхняго этажа стояли князь и докторъ. Они слдили за движеніями Ольги…

— Чмъ вы поясните эту чудную привязанность къ дереву? Не правда ли, что это очень странно, докторъ? Вотъ уже три мсяца, какъ мы здсь — и любовь моей бдной Ольги къ этому дереву, кажется, становится съ каждымъ днемъ сильне. Странно!

— Медицина не объясняетъ такихъ феноменовъ, ваше сіятельство… Въ человческой душ есть много неразгаданнаго. Вы читали Шекспира? О, это великій писатель! точно великій писатель, ваше сіятельство. Вы читали его и должны помнить слова Гамлета: There are more things in heaven and earth, Horacio Than and dreamt of in your philosophy. У насъ безпрестанно должно быть на язык это мудрое изреченіе, и оно точно безпрестанно повторяется нами. Кто-то прекрасно сказалъ, что эти слова должны привтствовать философію. Я вамъ наскажу много примровъ…

И докторъ говорилъ много и долго, но князь ничего не слыхалъ: онъ смотрлъ въ окно, онъ смотрлъ на дубъ, онъ думалъ о своей милой Ольг.

— Докторъ! теперь мы пойдемъ къ ней, — онъ взялъ доктора за руку — она давно прошла къ себ на половину… Мы посидимъ съ ней нсколько минутъ, не правда ли?

Князь не могъ быть безъ нея: онъ чувствовалъ, что въ жизни дочери была заключена и его жизнь, что его существованіе безраздльно связано съ ея существованіемъ. Несчастный отецъ! онъ страдалъ, не видя ея; онъ страдалъ, глядя на нее.

Такъ тянулся день за днемъ.

Однажды княжна проснулась какъ-то веселе обыкновеннаго: ея глаза вдругъ приняли то плнительное выраженіе, которое одушевляло ихъ нкогда. Она встала съ постели, накинула на грудь шаль, завернулась въ нее и подошла къ своему уборному столику, посмотрлась въ зеркало, откинула шаль, сняла съ головы маленькій чепчикъ — и темная коса ея роскошно, волнисто разсыпалась по блой батистовой кофточк. Это была коса — загляднье: длинная, до колнъ, мягкая какъ шелкъ, глянцовитая какъ атласъ.

Княжна, посмотрвъ въ зеркало, покачала головкой — и ея волосы съ обихъ сторонъ скатились на личико, и она на минуту вся исчезла въ волнахъ; потомъ отвела ихъ рукою, снова посмотрла въ зеркало и снова спряталась въ волосахъ, точно дитя, которое закрываетъ ручонками свое личико, улыбается и мило лепечетъ тю-тю.

Потомъ она позвонила. Вошла горничная.

— Маша, ты причешешь меня сегодня точно такъ же, какъ я была причесена въ тотъ день, какъ его убили.

Говоря это, княжна смялась. И черезъ полчаса она уже молча сидла въ креслахъ причесанная и одтая.

Когда отецъ пришелъ навстить ее, она граціозно привстала съ креселъ, взяла его за руку, крпко пожала ее и съ участіемъ спросила:

— Каково ваше здоровье, батюшка? вы сегодня что-то невеселы.

— Напротивъ, другъ мой. А каково твое здоровье, Ольга?

— У меня на-дняхъ болла голова; теперь нтъ… Мн кажется, вы скучаете о немъ, добрый батюшка, о моемъ миломъ друг. Что длать. Надобно покориться вол Божіей. Можно ли возставать противъ нея? Это гршно, очень гршно… Посмотрите на меня: теперь я совершенію покорна высшей вол.

И она взяла руку отца и поцловала ее…

Въ глазахъ его блеснула радость — это былъ свтъ надежды, яркій свгъ, одинъ, который озарялъ ему темную тропу жизни; то вспыхивая, то потухая ежеминутно.

— Что же, мы подемъ въ чужіе края, батюшка? И, какъ вы предполагаете, скоро?

— Да, мой другъ, недли черезъ дв мы должны отсюда выхать.

— Черезъ дв!.. — Она задумалась.

Князь вышелъ изъ ея комнаты и послалъ за докторомъ. Онъ хотлъ, бдный отецъ, сообщить ему свою радость, что Ольга такъ хорошо сегодня его встртила, такъ хорошо говорила съ нимъ…