И она пожала его руку.

— Посмотри на этотъ образъ. Ты видлъ его, мой другъ? Посмотри, вотъ какъ должно изображать Мадонну. Вдь это нездшняя, неземная женщина; вглядись хорошенько. Сядь сюда. Я скажу теб, что я здсь длала: глядя на этотъ образъ, я молилась за тебя…

— О!..

И, восторженный, онъ припалъ къ устамъ ея.

Она провела рукой по его кудрямъ, пристально посмотрла на него и, посл нсколькихъ минутъ задумчивости, сказала:

— Знаешь ли, Michel, мы теперь такъ счастливы… Да? Вдь ты счастливъ?.. Я боюсь только, надолго ли… Правда ли, говорятъ, будто бы здсь нтъ ничего постояннаго? Это ужасно! Такъ, мы вс живемъ только настоящимъ, только сегодня; а завтра… кто знаетъ, что будетъ завтра?..

— Что это значитъ? Къ чему такія черныя мысли?

— Это только боязнь, другъ мой, потерять мое теперешнее счастье. Я бы не снесла этой потери. Только одна боязнь… Впрочемъ, эта мысль часто со мной, и часто я гоню ее прочь отъ себя.

У Ольги навернулись слезы.

— Полно, полно, Ольга.

И онъ снова цловалъ ее — и ея уста такъ жались къ его устамъ.

— Ольга! Ольга! — послышался въ ближней комнат голосъ старушки-княгини.

Въ эту самую минуту молодой человкъ уже расхаживалъ въ большой зал, гд танцовали, и, казалось, все искалъ кого-то. Странно: въ его глазахъ вдругъ исчезла эта двичья скромность, несмлость, которую другіе называли простотою; его взглядъ много говорилъ, но говорилъ что-то страшное. Этотъ взглядъ былъ страненъ на бал.

Посл разговора графа, который онъ невольно подслушалъ, выбжавъ изъ залы, какъ помшанный, онъ бросился домой, взбжалъ къ себ на лстницу запыхавшись, и прямо къ своему письменному столу.

На этомъ стол лежалъ въ прекрасномъ небольшомъ сафьяновомъ футляр кинжалъ, привезенный ему изъ чужихъ краевъ. Это былъ кинжалъ-игрушка, красиво и вычурно отдланный, кинжалъ для забавы, для виду, такъ, чтобъ лежать между изящными бездлками въ кабинет какого-нибудь фата.

Вн себя, онъ схватилъ футляръ и выдернулъ изъ него кинжалъ. Небольшое лезвіе, мастерски отполированное, ярко блеснуло… Онъ помертвлъ; рука его, державшая кинжалъ, дрожала… Онъ вложилъ кинжалъ въ футляръ, а футляръ въ боковой карманъ. Какъ онъ не походилъ на самого себя! Страсть сорвала съ лица его обыкновенное спокойное вьграженіе. Въ эти минуты онъ будто прожилъ нсколько лтъ: такъ онъ возмужалъ. Быстро выбжавъ вонъ изъ своей квартиры, бросился онъ въ свою ямскую карету, отворилъ оба окна, потому что ему было душно, потому что его тснили виднія страшныя, отъ которыхъ замираетъ сердце и становится дыбомъ волосъ… Душно!.. Но вотъ карета опять у блестящаго подъзда, и вотъ онъ опять въ бальной зал.

Когда первое волненіе начало въ немъ стихать, когда онъ въ состояніи былъ собрать мысли свои въ порядокъ, все это ему представилось какимъ-то чудовищнымъ сномъ, бредомъ горячки. Онъ схватился за боковой карманъ — но въ немъ въ самомъ дл кинжалъ; онъ посмотрлъ кругомъ себя: о, это не сонъ! И молодой человкъ содрогнулся.

"Быть убійцей!" — подумалъ онъ — "подлымъ, низкимъ убійцей изъ-за угла — и за что же? за нсколько обидныхъзамчаній на мой счетъ! Я безумецъ. Но передъ кмъ онъ меня выставлялъ въ смшномъ вид, передъ кмъ?.. Все равно, я не въ состояніи быть уличнымъ убійцей". Онъ подошелъ къ двери, которая вела въ другую залу, и увидлъ графа. Кровь опять хлынула ему въ голову. — "Графъ, графъ! онъ дастъ мн отчетъ въ своихъ словахъ!.." — О, какъ онъ былъ гордъ въ эту минуту, какія чувства выражались въ каждой черт лица его! Онъ думалъ: — "разсчитываясь съ графомъ, я разсчитываюсь со всми этими господами, которые хотли подавить, уничтожить меня своею холодноетью" — и онъ былъ доволенъ собою…

Тускле становилось въ залахъ. Залы рдли. Мазурка кончилась.

"Прощай, прощай, моя Ольга!" — шептала княгиня, цлуя ее. — "Что это ты вдругъ такъ поблднла?.. Я не могла налюбоваться тобой: ты была сегодня хороша, какъ ангелъ".

Графъ побжалъ сказать, чтобы подавали карету кннзя В*.

Въ дверяхъ какъ-то нечаянно онъ толкнулъ Кремнина, не замтилъ этого, не извинился, и исчезъ.

Карета стояла у подъзда.

Графъ у дверецъ кареты. Первая вошла сестра князя, за нею князь, потомъ княжна…

— До завтра, Michel! — сказала ему Ольга, входя въ карету.

— До завтра, до завтра…

Дверцы кареты захлопнулись. "Пошелъ!" Графъ приложилъ руку къ своей треугольной шляп. Онъ видлъ въ окно кареты, какъ Ольга кивнула ему головкой.

— До завтра, до завтра!

Въ эту минуту сзади кто-то схватилъ его за шинель… Онъ оборотился: это былъ Кремнинъ.

— Что вамъ угодно? — вжливо спросилъ графъ.

— Мн угодно поговорить съ вами; вы удостоите выслушать нсколько словъ. Отойдемте отъ подъзда.

Графъ посмотрлъ на него.

Они отошли на нсколько шаговъ.

Графъ остановился.

— Еще немного подальше, графъ. Видите ли, здсь экипажи, здсь люди…

Они отошли еще дальше.

Графъ еще разъ посмотрлъ на него.

— Что вамъ угодно? — повторилъ онъ.

— Вы сейчасъ это узнаете.

Молодой человкъ посмотрлъ кругомъ себя.

— Кажется, здсь никого нтъ: мы глазъ на глазъ. Графъ! за оскорбленіе платятъ оскорбленіями, за насмшку насмшкой, за презрніе презрніемъ…

— Что это значитъ?

— Минуту терннія, ваше сіятельство. Я слышалъ вашъ разговоръ обо мн съ княжной, здсь, на этомъ бал… Я не подслушивалъ, я просто слышалъ: вы говорили такъ, что не одинъ я могъ слышать… Вы воображали, графъ, что можете смло во всеуслышаніе издваться надъ человкомъ простого круга; что этотъ человкъ, котораго вы видали въ зал раза два или три въ углу, робкаго, молчаливаго, неловкаго, что этотъ человкъ не заслуживаетъ ничего, кром вашей насмшки… Вы ошиблись, графъ!.. Вы видите, что я умю говорить, что я, человкъ изъ толпы, не могу и не хочу снести оскорбленія… Вы понимаете меня? Но я увренъ, что въ васъ есть благородство — я говорю не объ одномъ благородств, которое вы изволили пріебрсть вашей наслдственной короной…