Раскинувшись на штофной кушетк въ одной мзъ своихъ комнатъ на каменноостровской дач, она съ дтскою наивностью смотрлась въ трюмо сквозь плющевую ршетку и съ дтскою прихотью оторвала листокъ плюща и играла съ листкомъ: вертла его въ своихъ блыхъ, нжныхъ ручкахъ, прикладывала его къ губамъ — и потомъ свернула его и бросила съ досадою на цвтистый коверъ. Но не листокъ занималъ княжну: ея сердце такъ билось, ея бархатная грудь такъ роскошно и такъ сильно дышала, сжатая корсетомъ… Отчего это такъ билось ея сердце, отчего тмкъ часто дышала грудь ея?

Она замечталась, моя княжна; она было вздумала сначала читать, но книга раскрытая осталась на той страниц, на которой она развернула ее. Мечта взяла верхъ надъ книгою. Она мечтала о томъ кавалергардскомъ офицер, который въ воскресенье на Елагиномъ былъ возл ея коляски. Странная прихоть! Княжн вдругъ захотлось вырвать перышко изъ его чудеснаго султана и гладить это перышко… и поцловать его. Вотъ почему она сорвала листокъ плюща и вертла его въ рукахъ и подносила къ своимъ губкамъ. Можетъ статься, она воображала, что это перышко изъ султана, и потомъ, разочаровавшись, уврясь, что это просто листокъ, она бросила его на коверъ… Вдругъ княжна привстала съ кушетки, посмотрла на часы съ мраморнымъ изваяніемъ. Стрлка показывала половину четвертаго. Она немного сморщила лобъ, немного нахмурилась. Онъ сегодня у насъ обдаегъ. Отчего же такъ долго не детъ онъ? А княжна знала, что у нихъ садятся за столъ не ране пяти часовъ.

"Зачмъ его нтъ здсь теперь?" Она сорвала опять листокъ — и въ минуту разщипала его и бросила. И потомъ, облокотясь на глазетовую подушку, на которой, будто живой, рисовался букетъ нарциссовъ, опять замечталась. Она была такъ счастлива: еще только дв недли, какъ она была невстою, и невстою человка, который давно былъ избранникомъ ея сердца, завтною тайною ея мыслей, человка, къ которому она привыкла съ самаго дтства, безъ котораго ей была бы скучна жизнь. И вотъ княжна замечталась о его добромъ, благородномъ сердц, о его пылкой любви, о томъ, какъ онъ хорошъ въ красномъ бальномъ мундир, о томъ, какой будетъ у ная экипажъ, какая ливрея, какъ они будутъ длать визиты, абонируютъ ложу во французскомъ спектакл: это будетъ ужъ ея собственная ложа; какъ они будутъ вмст гулять… Боже мой! да о чемъ не мечтала княгиня? Мечта двушки такъ легка, такъ плнительна, такъ свтла, разнообразна, неуловима! Эта мечта порхаетъ, какъ разноцвтная, радужная бабочка; вы подмтите ее и захотите поймать, а она улетла далеко; вы снова за нею, а она снова отъ васъ, словно птичка съ талисманомъ въ арабскихъ сказкахъ. И надобно быть ребенкомъ, чтобы захотть поймать бабочку, чтобы захотть уловить мечту двушки.

Около 5 часовъ раздался звонъ колокольчика въ швейцарской… Ея сердце встрепенулось. Она вспорхнула съ кушетки — и въ одно мгновенье очутилась въ угольной комнат, которая выходила окнами въ садъ. Эта комната была обклеена блыми штофными бумажками и обведена позолоченой чертой подъ лпными карнизами. Яркая пунцовая мебель и занавсы придавали ей чрезвычайно пріятный свтъ, неммотря на то, что окна были нсколько затнены деревьями. Самые роскошные цвты, пирамидально уставленные по угламъ, красовались на блыхъ обояхъ.

Княжна остановилась у раствореннаго окна и сбросила съ груди небольшой дымковый платочекъ: ей было жарко… Въ эту минуту легкое бряцанье шпоръ отозвалось въ ближней комнат. Полуоткрытая грудь ея стала дышать сильнй и чаще… Въ комнату вошелъ кто-то. Она не обертывалась.

— О чемъ вы такъ задумались, княжна? — спросилъ ее молодой кавалергардскій штабъ-ротмистръ.

Она обернулась къ нему — и закраснлась, какъ роза, которая, полуразвернувшись, качалась на стебельк и цловала грудь ея.

— Отчего это такъ поздно? — спросила она его съ укоромъ.

— Будто поздно? Я сейчасъ только изъ городу; я такъ торопился… — Онъ взялъ руку княжны и поцловалъ ее.

Она посмотрла на него такъ доврчиво, съ такою полною любовью… Вогъ въ эту минуту надобно было убдиться, какъ выразительны, какъ одушевленны ея очи. Какой міръ блаженства пророчила она любимцу своего сердца, ему — этому счастливцу кавалергарду!

И онъ понималъ языкъ очей ея, онъ предчувствовалъ, что ожидало его въ будущемъ. Онъ могъ отвчать чувствомъ на чувство. Онъ не былъ этимъ ледянымъ слпкомъ, отъ котораго ветъ простудой и который навваеть грусть. Въ немъ не было этой жалкой, мелочной суетности, которую вы встрчаете заурядъ въ молодежи и высшаго и низшаго круга. Впрочемъ, нельзя было сказать, чтобы онъ совсмъ не имлъ ея: вдь онъ былъ человкъ свтскій, человкъ гостиныхъ. Но графъ Болгарскій слишкомъ отличался отъ другихъ; онъ имлъ такъ много завлекательности, былъ такъ свтски, изящно образованъ и такъ далекъ отъ толпы втреной молодежи! Онъ всегда чуждался толпы, вы никогда не встртили бы его съ толпою, потому что онъ зналъ цну самому себ и видлъ ничтожество, окружавшее его. А это ужъ очень много! и какъ онъ былъ хорошъ собою и какъ статенъ! Свтлые волосы графа вились съ небрежною прихотливостью и красиво упадали къ правой сторон, немного закрывая широкій лобъ; его небольшіе каріе глаза были такъ страстны, онъ имлъ столько выразительности въ лиц; онъ такъ нравился женщинамъ. Но для него существовала только одна женщина, для него было одно только завтное имя, имя Ольги…

— Пойдемте къ батюшк; онъ насъ ждетъ въ кабинет,— сказала она графу. — Ужъ скоро 5 часовъ. — И Ольга схватила его руку, скользнула по паркету, увлекла его съ собою и исчезла…

У небольшого мраморнаго камина, въ комнат, полной самаго плнительнаго безпорядка, стоялъ человкъ лтъ пятидесяти. Лицо его съ перваго взгляда чрезвычайно располагало въ его пользу. Очеркъ этого лица былъ необыкновенно пріятенъ: большой, открытый лобъ, волосы, въ которыхъ ужъ начинали прокрадываться сдины, вс поднятые вверхъ, смлый, проницательный взоръ и особенное расположеніе губъ, — все это взятое вмст придавало ему такъ много особеннаго, важнаго, что гд бы вы его ни встртили, вы сейчасъ бы остановились на немъ и подумали: О, это не простой человкъ. На немъ былъ сюртукъ темнаго цвта; шея обвернута большимъ малиновымь платкомь. Онъ держалъ въ рук огромный листъ какой-то Французской газеты и не очень внимательно пробгалъ его: видно, что газета не заключала въ себ ничего новаго, ничего замчательнаго. Это былъ князь В*, отецъ Ольги.

Тутъ дверь кабинета отворилась. Князь отбросилъ газету на столъ и обернулся къ двери. Передъ нимъ стояла Ольга, рядомъ съ нею женихъ ея.

Какъ они оба были хороши, какъ созданы другъ для друга! И князь съ такимъ свтлымъ лицомъ встртилъ ихъ, въ его глазахъ выразилось такъ много радости: онъ былъ счастливъ ихъ счастіемъ.

— А, любезный графъ! — и онъ протянулъ къ нему руку, и тотъ отъ сердца пожалъ эту руку. Онъ отдаваль ему, этому графу, свою радость, свой свтъ, свою жизнь… Онъ, казалось, говорилъ этимъ пожатіемъ: я люблю тебя, я увренъ въ теб — и вотъ почему я отдаю теб мое сокровище: смотри же, оправдай мое довріе и выборъ ея младенческаго сердца: сдлай ее счастливою.