— "Лучъ благодати Господней озаряетъ міръ души вашей. Благодарите Его за это, молитесь Ему, да включитъ Онъ васъ въ число своихъ избранниковъ. Вы счастливецъ — но счастливецъ не по-здшнему! На земл вамъ нтъ и не будетъ счастья. Несите безъ ропота крестъ вашъ, умйте приготовить себя къ страданіямъ, и потомъ умйте страдать. Обо мн вы врно когда-нибудь да вспомните!.."

Могу васъ уврить, господа, что мн нисколько не хотлось смяться въ эту минуту. У меня замеръ духъ отъ этихъ пророческихъ словъ; да — потому что эти слова были произнессны голосомъ, который не много разъ въ жизни удается слышать; голосомъ, исходящимъ изъ глубины души, размученной страданіями. Въ этомъ голос звучали страшно-болзненныя ноты и вырывался вопль, задушаемый гордымъ усиліемъ не обнаруживать боли.

Онъ не ошибся, этотъ странный человкъ, этотъ бдный страдалецъ, котораго люди называли сумасшедшимъ; онъ не ошибся! Не одинъ разъ я вспоминалъ о немъ — врно до послднихъ минутъ моей жизни не забуду его…

Нтъ, не забуду: потому что я не встрчалъ и врно не встрчу другого человка съ такою младенчески-чистою душою; съ такою мгновенною воспріемлемостью всего высокаго, всего прекраснаго; съ такимъ свтлымъ умомъ, доходившимъ иногда до поэтическаго прозрнія. Въ немъ было все гармонія. Даже и эта общая всмъ германцамъ, для многихъ смшная наклонность къ символическому — удивительно шла къ нему… Не такъ знали его другіе. Дико смотрли люди на этого человка съ безобразными, порывистыми движеніями, съ всклоченными волосами, не умвшаго ни ходить ровнымъ размреннымъ шагомъ, ни смягчать, ни охоложать своего голоса, ни даже казаться пристойно-спокойнымъ и равнодушнымъ.

Я располагалъ остаться не доле недли въ ***, но пробылъ тамъ около четырехъ мсяцевъ. Эти четыре мсяца останутся для меня самымъ пріятнымъ воспоминаніемъ въ жизни. Исключая двухъ или трехъ вечеровъ, проведенныхъ мною въ гостиныхъ, слдовательно безтолково потерянныхъ, я каждый вечеръ былъ наедин съ нимъ, съ этимъ чудакомъ, съ которымъ такъ необыкновенно сошелся въ опер. Его бесда постепенно длалась для меня необходимостью; безъ него мн недоставало чего-то. Мысли и замтки его я вносилъ въ мой дневникъ и безпрестанно перечитывалъ ихъ; надъ этими отрывками можно призадуматься: много матеріаловъ хранятъ они для изслдованій психологическихъ!..

Никогда онъ не разсказывалъ мн подробно о своей жизни: несмотря на полную довренность ко мн, онъ почему-то избгалъ такой откровенности. Жизнь этого загадочнаго существа была полна страданій: это я тотчасъ прочелъ на лиц его; но исторія этихъ страданій была долго для меня тайною.

Однажды онъ нечаянно полураскрылъ передо мною тяжкія раны, нанесенныя ему людьми — и я не радъ былъ этому: дотрагиваясь до этихъ рамъ, онъ, бдный, изнемогалъ отъ боли.

Это случилось наканун моего отъзда. Онъ говорилъ много и долго; я слушалъ и заслушался его. Вдругъ, и въ самомъ жару разговора, онъ замолчалъ и задумался; нсколько минутъ, молча, большими шагами ходилъ по комнат и наконецъ остановился передо мною.

— "Знаешь ли, — сказалъ онъ съ невыносимою грустью — знаешь ли, что процессъ разрушенія уже начался во мн?.. Я чувствую, страшно чувствую, какъ силы мои слабютъ. Обновленіе невозможно, нтъ! Я умру, не докончивъ моего созданія, не развивъ моей мысли… Боже мой! если бы ты поддержалъ меня, слабющаго, только для того, чтобы докончитъ это созданіе — а потомъ умереть, пожалуй умереть въ ту же минуту!.."

Я съ удивленіемъ посмотрлъ на него. Стройно, послдовательно излагалъ онъ мн передъ этимъ свои мысли, и я жадно слушалъ его… Но это внезапное молчаніе, но эти отрывистыя рчи, не имвшія никакой связи съ предшествовавшимъ… Я не зналъ, что подумать…

Онъ тотчасъ замтилъ мое недоумніе.

— "До сихъ поръ я теб ничего не говорилъ о томъ, что пишу я. Мысль этого созданія давно заронилась мн въ душу; я только ждалъ минуты, въ которую долженъ былъ начать его, мучительно ждалъ. Наконецъ она наступила, эта минута — и вотъ я забылъ все прошедшее, вообрази — совершенно забылъ! Я простилъ людямъ зло, которое они мн сдлали; я совершенно примирился съ ними, потому что я пересталъ жить въ ихъ мір. Я создалъ для себя другой міръ — и жилъ въ немъ, и онъ роскошно развивался передо мною, и я блаженствовалъ! Но эти люди, которые мн сдлали зло и которымъ простилъ я, не хотли оставить меня въ поко; они вывели меня изъ моего отраднаго, свтлаго міра, и опять ввели въ свой грязный міръ. О, за что же они меня такъ преслдуютъ? Съ тхъ поръ силы мои слабютъ, я непримтно таю; а оно не кончено — не кончено мое созданіе! Теб только я открылъ эту страшную тайну. Слышишь ли? только теб одному! Умоляю тебя, не измни мн", — прошепталъ онъ, наклоняясь ко мн,— "не говори никому объ этомъ. Я и теб не скажу, что я пишу; нтъ, я не прочту теб ни одной строчки… Однако, если смерть помедлитъ немного, если я еще успю докончить… то ты прочтешь, когда меня не будетъ! — У меня есть въ виду человкъ, которому я поручу издать мое бдное твореніе посл моей смерти… Хочу что-нибудь посл себя оставить, хочу непремнно жить въ памяти этихъ людей, которые длали мн зло: можетъ быть ихъ тронетъ мое созданіе, потому что въ немъ отразилась вся внутренняя жизнь моя, и они пожалютъ обо мн; можетъ быть они выжмутъ изъ своего сердца слезу раскаянія — и эта слеза скатится на мою книгу"…

Онъ опять началъ прохаживаться по комнат, потомъ слъ на диванъ, далеко отъ меня, и на минуту забылся. Дыханіе его было тяжело и неровно. Я не могъ не страдать, глядя на страданія этого человка.

— "Но правда ли, вдь это можетъ случиться? — простоналъ онъ едва слышно, будто пробуждаясь, и обводя комнату блуждающими глазами. — Какъ ты думаешь? Можетъ? Или это только мн представляется въ лихорадочномъ бреду? Людямъ нескойственно раскаяніе? Они ругаются и надъ трупомъ человка, котораго преслдовали при жизни? Они нарушаютъ даже и его могильное спокойствіе — этотъ святой сонъ, дарованный ему милосердіемъ Господа?.."

Лицо его повело судорогой. Онъ прыгнулъ ко мн въ порыв бшенаго отчаянія, точно перекинутый сверхъестественною силою, прижался къ моему плечу, будто въ испуг, и пролепеталъ, замирая:

— "Понимаешь ли ты меня? Я не сумасшедшій, клянусь теб, я не сумасшедшій!"

Голова его скатилась къ колнямъ, онъ зарыдалъ безъ слезъ. Холодный потъ облилъ меня.

Рыданія его скоро смолкли, голова приподнялась, но такъ ослабла, что онъ долженъ былъ поддерживать ее рукою; слезы катились по мертвой кож, обтягивавшей остовъ лица его.