— Полагаю, Вы уже успели испытать все удобства этого места. Какое же Вам более всего приглянулось? Быть может, хлеб и вода с ножными оковами? Или же каленое железо? А может, стоило пойти по пути покойного Императора и организовать Вам допрос, как для декабристов?

Алексей Федорович, занимающий пост коменданта, доложил, что было проведено уже два дознания, но арестант оставался скуп на сведения, требуя беседы с Наследником Престола. Теперь тот стоял перед осужденным с непроницаемым лицом и жестокостью во взгляде, которая казалась такой чуждой его открытой и светлой натуре.

Заключенный молчал, опустив взгляд, но не теряя выправки. Он не был сломлен и не ощущал за собой вины окромя нанесения увечий члену императорской семьи.

— Вы считаете, что Вас сюда заключили несправедливо? Желаете требовать суда и помилования?

— Никак нет, Ваше Высочество.

Цесаревич сделал еще несколько коротких шагов вглубь, обозревая толстые обшарпанные стены, пустую суповую миску и глиняную бутылку с отколотым краем возле нее. Одно лишь пребывание здесь было достаточной мерой наказания — помнится, даже революционер Бакунин десять лет назад написал, что «…в таких условиях отупеет Наполеон, а сам Иисус озлобится». Из Секретного дома не было иного выхода, как на казнь. Даже вздумай заключенный сбежать и сумей чудом избавиться от решетки на окне, он будет пойман во внешнем дворе, а реши покинуть камеру через дверь, охраняемую лишь одним караульным, будет пойман или в саду, или на выходе. Да и сговориться ни с кем не выйдет: после инцидента с Бестужевым арестантов распределяли так, чтобы между ними были пустые камеры.

— И кто же надоумил Вас на такое деяние? Князь Трубецкой?

То, как вздрогнул арестант, не укрылось от Николая. Впрочем, это он подозревал — везде торчали уши этого господина, похоже, уже не гнушающегося никакими методами. Комендант, пристроившийся на шатающемся деревянном табурете, вынул из-за пазухи бумагу с пером и чернильницей.

— Как именно он сумел Вас вовлечь в свои интриги, меня мало заботит, — медленно проговорил цесаревич, — однако мне хотелось бы знать, кто еще принимал участие в этой авантюре, — молчание со стороны допрашиваемого заставило его поджать губы и нахмуриться. — Как Вам стало известно, где и когда окажется княжна Голицына? Кем была женщина, столь правдоподобно разыгравшая приступ?

Один из жандармов, видя, что обвиняемый продолжает упорствовать в своем безмолвии, сделал было шаг в его сторону, но был остановлен резким жестом цесаревича, преградившего ему дорогу. Он сам моментально сократил расстояние между ним и узником казематов. Схватив того за грудки так, что потрепанная ткань жалостливо затрещала, он резко тряхнул ныне безымянного мужчину; голова его дернулась, но взгляд оставался опущен.

— Говори, — процедил сквозь зубы Николай, отринув всяческое уважение в речи. — Мне не составит труда вспомнить о самых жестоких пытках, чтобы выбить правду.

Комендант, пусть и редко сталкивающийся с Наследником Престола, но все же не привыкший видеть того в столь старательно скрываемой ярости, поежился от охватившего озноба; в фигуре и тоне его сейчас отчетливо угадывался покойный Николай Павлович. И если решение его будет продиктовано теми же мыслями, заключенный заживо сгниет на нарах, моля о смерти. О причинах особого отношения к арестанту под третьим номером Алексей Федорович не знал, но даже так он не имел сомнений в самой жестокой мере наказания.

— Молю о снисхождении, Ваше Высочество, — все же выдавил из себя узник. — Мне ничего не известно, я лишь должен был лишить жизни княжну Голицыну.

— Врешь, — прошипел цесаревич, едва сохраняя самообладание; рука подрагивала, и если бы не необходимость вытянуть всю возможную информацию, он бы уже размозжил голову допрашиваемого об обнажившийся острый кирпич стены. Становилось страшно помыслить, что он мог сделать с самим князем Трубецким при поимке, если так остро реагировал всего лишь на того, кто только осмелился напасть на Катерину.

— Никак нет, Ва… — он захрипел от внезапного удушья: свободной рукой Николай сжал его горло, не давая закончить очевидную ложь.

— Вы или глупы, или… впрочем, иного варианта нет, — с обманчивым спокойствием он покачал головой; в синих глазах плескалась едкая жалость. — Вы всерьез полагаете, что если Вы не сознаетесь, Ваша участь окажется менее тяжелой? Или Вы боитесь, что князь Трубецкой отыграется на Ваших близких? Так люди милейшего Василия Андреевича это могут сделать еще более изощренно.

— Они… н-ничего н-не… знают, — попытался мотнуть головой арестант, все еще не способный даже сделать полноценный вдох. На потной шее обещалась появиться крупная гематома.

— Зато, возможно, это прибавит Вам сговорчивости. Узнаем, что Вас сильнее трогает — крики младшей кузины или слезы матери.

— Н-нет, — он даже поднял замутненные глаза, вперившись ими в Наследника Престола, — н-не над-до, В…

— Так говори! — вновь тряхнул его цесаревич, тяжело дыша и тут же возвращаясь к обманчиво-ровному тону. — Глядишь, и каторга будет расстрелом заменена.