Нахмурившись и отложив перо, которым что-то старательно выводил на бумаге, он оценил нездоровый румянец на лице племянницы, излишнюю бледность и странный огонек в ее глазах, и с нарочитой мягкостью осведомился:

– Катерина? Что-то стряслось? На тебе лица нет.

Фальшь. Заливающая легкие и вызывающая противную сладость на языке фальшь была единственным, что видела в этих участливых фразах княжна. Ей стоило огромных усилий сохранить самообладание (если о нем вообще можно было говорить) и сделать несколько шагов по направлению к кушетке, чтобы рухнуть на нее, продолжая смотреть в глаза старому князю. И только когда слабость в ногах перестала беспокоить, смененная ощущением поддержки, сухие, искусанные губы разомкнулись.

– Дмитрия убили.

Кажется, она даже не прошептала — прошелестела. И от нового озвучивания страшной истины осознание опять затопило мысли, перехватывая дыхание. Сумасшедший взгляд, вцепившийся в Бориса Петровича, старался прочесть каждую крупицу эмоции, но тому следовало воздать должное — он мастерски играл выбранную роль: ни грамма неположенной реакции. Театрально расширив глаза, он на мгновение замер, после чего потянулся развязать узел шейного платка, словно бы внезапно ему стало дурно от полученной вести.

А Катерина поймала себя на мысли, что ее руки тянутся сомкнуться на этой короткой шее, чтобы оставить синие следы. Вздрогнув от собственных желаний — Господи, не дай дойти до греха! — она наконец опустила взгляд и, неожиданно для себя, всхлипнула. Баронесса Аракчеева, до сего момента молчаливо наблюдавшая эту сцену, вдруг охнула и что-то запричитала. Катерина ее совершенно не слышала: треволнения прошедших суток дали о себе знать — слезы, такие долгожданные, потекли по щекам. Столь сильно, искренне и отнюдь не романтично она не плакала со дня, когда цесаревич рассказал ей о казни папеньки.

– Борис Петрович, я приношу свои соболезнования, — обратилась к хозяину дома Варвара Львовна, покачав головой. — С Вашего позволения, я откланяюсь — в такой момент Вам стоит побыть наедине с племянницей. Прошу простить, что стала невольной свидетельницей этой сцены, — дождавшись, пока старый князь облобызает ее ручку, баронесса бросила последний жалостливый взгляд на беззвучно рыдающую Катерину и покинула кабинет: присутствовать здесь сейчас было бы не этично.

– Какое горе, — вздохнул Борис Петрович, промокнув платочком лоб, — жаль, жаль, граф был так молод, так талантлив.

Его причитания были прерваны глухим голосом племянницы:

– Я узнаю, кто за этим стоит.

Маленькие глазки вперились в мерно покачивающуюся фигурку обхватившей себя руками за плечи барышни. Фраза была произнесена столь бесстрастно, словно бы не предназначалась для озвучивания.

– Причина неизвестна? — словно бы и без интереса осведомился старый князь.

– Революционеры. Дмитрий находился в Москве по приказу государя.

– Не много ли потерь по одной лишь монаршей милости?

Катерина догадывалась, к чему ведет Борис Петрович. Но старательно делала вид, что совершенно не понимает, что означали эти слова. Удивление в покрасневших глазах было подано вполне естественно.

– О чем Вы, дядюшка? — и ненависть из голоса сокрыта тоже.

– Отосланные из России маменька и сестры, погибшие тетушка, папенька и жених. Не слишком ли много жизней отняла лишь царская воля? Ты все еще намерена отпускать грехи государя на Божий Суд?

Кем надо быть, чтобы выставлять свои чудовищные деяния, словно чужие провинности? Сколь черна должна быть душа, чтобы не осталось ничего человеческого? Тяжело сглотнув, Катерина заторможенно качнула головой: ее охватывал ужас, но князь Остроженский воспринял этот жест как знак согласия с его фразами. Не дожидаясь иного ответа, он подошел к племяннице и присел рядом с ней, словно бы желая ободрить своим присутствием. Катерине же хотелось как можно сильнее увеличить расстояние между ними — она презирала этого человека. И боялась.

– Если ты не хочешь новых смертей, ты должна сама положить этому конец.

Вкрадчивый, змеиный голос, шипящим шепотом коснувшийся ее слуха, кажется, даже сердце обратил в лед, запретив ему биться. Парализовало каждую клеточку, и не получилось даже повернуть голову. Впрочем, может, оно и к лучшему? Смотреть в эти бесчестные глаза было отвратительно. Сдавленное горло выдало лишь единственное хриплое слово:

– Как?

На пухлых мужских губах промелькнула улыбка.

– Избавься от Императора.

Из легких выбило весь воздух; корсет внезапно показался железным обручем, все сильнее стягивающимся на ребрах. Эти слова не должны были прозвучать так скоро. И логика дядюшки вновь ускользнула от нее: он ведь хотел возвести ее в императорскую семью. Так зачем сейчас убивать государя? Разве в том настроении, что охватит Империю, будет до бракосочетания?

– Разумно ли это сейчас?

Борис Петрович сощурился. Он не планировал так быстро переходить к радикальным действиям, однако появление племянницы подтолкнуло его к решительной мысли. Если устранить одну из преград, вторая в лице Императрицы устранится самостоятельно: вряд ли она переживет смерть горячо любимого супруга. Власть перейдет к цесаревичу. А там, на правах Императора, он и жениться сможет по своему усмотрению. Конечно, лучше бы, чтобы к тому моменту Катерина получила титул Светлейшей княгини, да и всячески была выделена перед иными, но если сейчас можно надавить на нее столь удачной гибелью ее жениха, так тому и быть.