– Вы желали заставить Императора прочувствовать ту боль, что он причинил Вам, — не дожидаясь ответа дядюшки, добавила Катерина, на что князь Остроженский как-то задумчиво хмыкнул и потер подбородок: этого он, похоже, и впрямь не учел.

Появилась надежда на то, что он сейчас переменит свое решение, и не придется спешно искать выход в сложившейся ситуации, но она оказалась обманчивой. Узел затянулся еще туже.

— Ты права, — хозяин кабинета поднялся на ноги и, заложив руки за спину, сделал несколько шагов, после чего обернулся и в упор воззрился на племянницу. — Первой умрет Великая княжна. Мне говорили, что он сильно привязан к единственной дочери.

Катерина хотела было возразить, что если станет известно о ее причастности к смерти Великой княжны, да и после — Императора, о браковенчании с цесаревичем можно даже не думать: даже если народ (пусть это и немыслимо) и впрямь обрадуется убийству Александра, сам Николай не простит ей этого. Но прежде, чем с губ княжны сорвалось хоть слово, она пораженно замерла: это ведь разрушит все планы старого князя. Даже если государь не поверит в то, что она лишь желала облегчить поимку преступника и распорядится о ее аресте, это достойная плата.

– Я согласна, дядюшка.

Было страшно. Было страшно настолько, что приказали бы ей сейчас встать — она бы упала: ноги ослабели и едва ли вообще ощущались. Даже одна мысль о взятом на душу грехе отдавалась болезненными уколами в сердце.

– Помни, что смерть должна выглядеть естественно: если о твоей вине прознают, для тебя все будет кончено, — фраза должна была прозвучать с долей беспокойства, но за ней крылась угроза. — Ты повторишь судьбу своего батюшки. Для государственных преступников исход один.

Подходя к экипажу, дожидавшемуся ее у крыльца, Катерина заметила спешащую к дому «Евдокию» с каким-то объемным кулем. Та, похоже, тоже узнала княжну, поскольку на лице ее отразилось недоумение, сменившееся каким-то сожалением. И пришло понимание: внезапная беседа не была подслушана, а значит, доказательств невиновности самой Катерины становится уже меньше. Хоть и без того она сама бы не поверила в то, что переданный диалог одной из сторон был старательно разыгран.

Горькая улыбка тронула сухие губы. Так тому и быть.

***

Российская Империя, Санкт-Петербург, год 1864, январь, 21.

– Что еще говорил ваш дядюшка, Катрин?

Та отвела взгляд, раздумывая над тем, как лучше преподнести недавнюю беседу. Не было никаких сомнений в том, что цесаревич имел право узнать обо всем. Но что он будет делать с этой правдой? Она не пеклась боле за жизнь старого князя, не боялась за свою судьбу, однако тревожилась за Наследника Престола с его необдуманными и порой слишком импульсивными поступками. И не желала рассказывать ему о своем замысле.

– Он рассказал мне ту историю, рожденную из столичных слухов, объяснив это тем, что пришло время посвятить меня в прошлое папеньки. Но, — она замешкалась, сильнее сжав сплетенные пальцы рук, — это было не единственной причиной. И, боюсь, что не главной, — решительно подняв голову, она произнесла то, что звучало, по ее мнению, более чем абсурдно. — Он изъявил желание добиться нашего с Вами обручения и смерти государя.

– Полагаю, это на этом бы он не успокоился? Не вижу выгоды для него в этом браке.

Заметив абсолютное спокойствие на лице цесаревича, Катерина расслабилась, уже не столь напряженно отмеряя вдохи и выдохи, и даже нашла в себе силы на иронию в следующих фразах:

— Дядюшке не дают покоя гениальные замыслы почивших Меншикова и Долгоруковых, судя по тому, что он намеревается моими руками править Империей.

— Он полагает, что остальные члены Дома ему позволят сделать это?

Беседа дошла до самой страшной части, и язык отказался повиноваться. Ощущая свое тело, как неродное, княжна с великим трудом пояснила:

— Он готов уничтожить всех, имеющих отношение к царской фамилии.

— В таком случае, это будет лучшим доказательством его вины.

Последний разговор с Наследником Престола из раза в раз прокручивался в памяти Катерины, безжизненно натирающей мягкой тряпицей крупные рубины, украшающие дорогое ожерелье. Мария Александровна его не носила, отдав свое сердце жемчугу, однако положение обязывало иметь и более роскошные изделия, нежели простые жемчужные нити. Изредка драгоценности перебирались, и решалась их судьба: в этот раз Императрица решила продать несколько пар сережек ради благотворительности, и потому Катерина сейчас занималась возвращением былого великолепия некоторым украшениям. На лице ее, утратившем всякую свежесть, едва ли мелькало что-то кроме тоски, темно-синее платье только усиливало нездоровый цвет кожи и тени под глазами. Вопреки трауру, покрывшему ее облик, уложенные в искусную прическу волосы блестели не хуже тех рубинов, но это было единственной радостной и живой деталью в ней.