— Нет, — ответила Эдит. — Помилуй Боже, и так повсюду к югу от дороги Уотлинг.

Эмма схватила камень и швырнула его в стену.

— Но почему я ничего не знала об этом!

Долгое время вокруг было тихо. Наконец заговорила жена крестьянина:

— А что бы смогла поделать госпожа Эмма? Знание не спасает мир, иначе мы теперь уже были бы в Царствии Небесном.

Что могла ответить Эмма? Что она сумела бы сделать? Когда никто ничего не мог — никто из тех мужчин, которые могли многое и только болтали о женской ограниченности.

Жена крестьянина встала из-за стола. Она скрылась в низеньком домике с глиняными стенами. Двери в нем не было, и ее заменяла коровья шкура. Скоро, наверное, ей придется продать и эту шкуру?..

— Как зовут твою жену? — спросила Эмма крестьянина, который как раз набил рот копченым угрем. Эмма извинилась и пригласила его угощаться побольше, раз представилась такая возможность. И пока крестьянин силился прожевать пищу, одна из женщин, до сих пор сидевшая молча, ответила:

— Меня зовут Сара.

Эмма в изумлении посмотрела на Сару. Пока она собиралась с мыслями, крестьянин встал и предложил гостям взглянуть на дольмен, — как говорили, там был похоронен древний король. Все встали из-за стола, и о женах крестьянина ничего больше сказано не было. Пристыженный тан был озабочен только тем, как бы продолжить путь, чтобы в сумерках не попасться разбойникам. Он считал, что получил от крестьян достаточно хорошие разъяснения, как ехать дальше и где лежит правильный путь.

Эмма поняла, что задерживает свиту своими бесконечными вопросами, но для нее это было очень важно. Она поблагодарила всех стоящих поблизости, приказала подать свою дорожную шкатулку и раздала жителям деревушки подарки: кому — кольцо, кому — браслет, кому — гребень. Все, что нашлось.

— У меня с собой немного вещей, так как король боится грабителей, — извинилась она. — Здесь, в этих краях много разбойников?

Люди так не думали…

Кареты развернулись, и королевская свита и крестьяне махали друг другу до тех пор, пока гости не скрылись из виду.

Тогда Эмма внезапно повернулась к Эдит, вспомнив о разговоре:

— Тот случай с Сарой все-таки забавный. Очевидно, я неверно поняла их, я думала, что… Нет, первая женщина ведь сама говорила, что она согласилась продать их собственных детей?

— Я полагаю, что крестьянин женат на обеих, — тихо ответила Эдит.

— Двоеженство? — с испугом воскликнула Эмма. — Но ведь это наказуемо.

Эдит улыбнулась, но улыбка ее оставалась холодной.

— Если угодно, в других местах встречается и троеженство. Конечно, такие браки не благословляются Церковью, или только первый брак из этих — церковный. Но многие в своей отчаянной нужде считают, что две жены родят больше детей, нежели одна, и они тогда смогут продать их вдвое больше. Наши епископы называют это безнравственным, однако пострадавший от войны народ зовет это: «Нужда заставит»! Человек делается изобретательным, когда речь заходит о выживании.

Эмма проглотила новые сведения и умолкла. Ей было стыдно узнать сегодня еще что-либо новое, она страшилась своего бездонного невежества. Знает ли обо всем этом король?

Эдит, словно прочитав ее мысли, сказала:

— Пусть только, ради Бога, король не узнает, в какой деревне мы гостили, иначе он точно пришлет туда шерифа, чтобы восстановить нравственность.

Эмма хотела ударить свою подругу за эти слова, но вовремя опомнилась. Эдит, конечно же, была права — как всегда. Поэтому Эмма не стала спрашивать: могли ли крестьяне и крепостные есть своих детей, если им не удалось продать их?

Вместо этого она спросила:

— Да, так как же называлась эта деревня?

Эмма приготовилась к худшему; и, как только карета, за несколько миль до Винчестера, выехала на римскую дорогу, королева направила свои мысли прочь от трудностей путешествия и хныканья детей, — и сказала себе, что ничто не сможет привести ее в отчаяние. Если даже прекрасные деревья и кусты в парке будут срублены. И если дворец Вульфсей будет сожжен. А если он еще стоит на месте, то наверняка загажен, а все ценные вещи вывезены из него. Дело обычное. В сравнении с судьбой архиепископа Эльфеа и страданиями крестьян все, что ожидает ее, было ничтожным испытанием, хотя ее братья не представляли себе ничего подобного.

Но Вульфсей стоял. Цветы и деревья сияли во всем своем великолепии. Старый собор Олд-Минстера казался совершенно неповрежденным; беглый взгляд, брошенный на дивный орган с его четырьмястами трубами, убедил ее, что никому этот свинец не был нужен.

Эмма отметила все это с чувством, близким сначала к разочарованию.

Разве датчане не побывали в Винчестере? Да нет же, были, уверяли ее все, кого она ни спрашивала, но рядовым воинам было запрещено находиться внутри крепостных стен: они приходили сюда только за покупками или в церковь. Да, наверху, в королевском замке, датчане разбили свой лагерь, и многие жили именно там. А большинство оставалось на кораблях, так что дормитории [23] монастырей остались нетронутыми. И только датский вождь жил на Вульфсее — это был настоящий властитель: его обычно называли «Высоким», и он был очень грозный. Хотя не по отношению к местным жителям; с ними он обращался весьма дружелюбно.