Это мог быть только Торкель Высокий!

Эмма кружила по Вульфсею, чтобы найти какие-нибудь следы, оставшиеся от Торкеля. Но все было прибрано, опрятно, — даже лучше, чем в ее времена…

И только ее собственные покои казались обжитыми; было видно, что кровать покинута в большой спешке. Негодование охватило Эмму — наложница Торкеля была здесь, в ее постели?

Но затем она заметила длинную перину, разложенную на полу. Она одиноко лежала там, а ее собственное постельное белье и подушки были в беспорядке разбросаны по кровати. Ей казалось, что она поняла: Торкель был такой длинный, что ему не подходила ни одна обычная кровать. По непостижимой случайности он выбрал именно ее комнату своей спальней. Разумеется, это была самая красивая комната в доме, и все же… Что-то срочное подняло его ночью, и он оставил свою перину, так больше и не вернувшись сюда.

С бьющимся сердцем Эмма разглядывала свою подушку, вдыхая ее запах… Волос защекотал ей нос. Она приподняла его, рассматривая. Это был не ее волос. Но судя по длине и цвету, он вполне мог принадлежать ему.

Она украдкой огляделась, хотя и знала, что находится в комнате одна. Затем открыла свой медальон, намотала волос на мизинец и сложила туда это маленькое круглое гнездышко.

Она даже покрылась испариной. Если бы Торкель специально разыскивал ее комнату после их встречи, это было бы ей понятнее… Но он жил здесь, вероятно, задолго до этого. И это ощущалось неким предзнаменованием. Словно бы время летело быстрее, пока она была здесь, и он уже тогда знал, кто она. А может, она даже была здесь, у него, хотя сама не сознавала этого? Тогда было бы понятно, почему она сразу почувствовала, что знакома с ним. И полюбила его. Доверилась ему и сердилась на него, как будто они уже давно друг друга знали.

Да, теперь она, пожалуй, поняла!

В ней осторожно поднималась радость непостижимому: ее мир не рухнул, датчане не тронули Винчестера — за исключением ее собственной постели. И за все это она должна благодарить Торкеля Высокого.

Эдит оставила ее, направившись в женский монастырь и готовясь тоже увидеть там худшее. Эмма поспешила за ней, чтобы разделить с ней свою радость и рассказать о своей «находке». В последние недели Эмма проявляла необычайную способность любой разговор, какова бы ни была его тема, переводить на Торкеля. Эдит поддразнивала ее, пока она не начала сознаваться в своих тайных мыслях. Поэтому ей оказалось нетрудно поделиться с подругой и этим.

Эдит тихонько засмеялась, когда услышала рассказ Эммы.

— Так что впредь ты будешь спать на полу?

— Что за ерунда… Плохо, я думаю, что он забыл здесь свою перину. Таких длинных перин не очень-то напасешься. Я должна найти способ переправить ее назад — но как?

— Или оставить ее здесь, пока он не приедет, — предложила Эдит. — Она может понадобиться…

— В таком случае, ты самая легкомысленная монахиня, которую я знаю!

— Возможно, — согласилась Эдит, — но ты знаешь не очень многих. Разве все это не чудеса? Винчестер был захвачен, и все же выглядит в точности таким, каким мы его оставили. Ни одна книга не передвинута со своего места, — из тех, которые я была вынуждена оставить в библиотеке. Может быть, датчане не так начитаны?..

— Книги можно продать, — напомнила Эмма и дотронулась до медальона. О нем она рассказать не решалась, желая сохранить это в тайне и не вызывать насмешек Эдит.

— Ну, теперь я должна послать известие матушке Сигрид, — решила Эдит. — Жаль, что она с остальными отправилась в путь так поспешно, в этом не было никакой нужды.

— А как поступили мы сами?

Эдит остановилась и лукаво взглянула на Эмму.

— Действительно, это было совершенно ни к чему. Подумай только, если бы ты только осталась, госпожа Эмма, и смогла бы спать с Торкелем Высоким у себя на полу каждую ночь.

Обе женщины еще долго потешались над этим, пока Эмма, вздохнув, не сказала, что теперь ей наконец-то надо искупаться.

Когда Эмма встретила Торкеля Высокого в следующий раз, то ее первым вопросом было: как ему удалось помешать своим людям разграбить Винчестер, и почему он все-таки не тронул город?

— Винчестер открыл свои ворота безо всякой осады, — ответил он удивленно. — Я ведь дал слово, что город пощадят, если он сдастся. Позднее я узнал, что датчане верны своему слову, и в городе это подтвердилось.

— Да, — сказала Эмма, — я помню это шествие. Ни вещи, ни девственность нельзя похищать, так говорилось, и, как я слышала впоследствии, они обещание сдержали.

Торкель расхохотался.

— Сдержали они последнее обещание или нет, можно, пожалуй, заметить по цвету волос у новорожденных младенцев. Но мои люди утверждают, что они никогда не испытывали потребности похищать девушек из города — те добровольно приходили в лагерь… Скорее всего, это клевета, как и прочие военные сплетни.

— Если говорить серьезно, — сказала Эмма, — я хотела только покорнейше благодарить тебя за то, что ты сохранил мой город и все, что в нем. Я должна была бы проклясть вас и всех ваших людей, если бы при виде Винчестера подтвердились мои худшие опасения. И я благодарю тебя за то, что соборный орган остался нетронутым, а книги в женском монастыре стоят, как и прежде.

Он поднял руки, будто для благословения или просто в изнеможении.

— Королева Эмма, мы, несмотря ни на что, не варвары. Мы…

— Да, это вы! Но явно не все.

Он насмешливо поклонился.

— Благодарю, это радует, особенно когда слышишь такие слова от датчанки.

— Что доказывает, что датчанам не следует продолжать оставаться варварами; они могут сделаться поистине цивилизованным народом, если приложат к этому силы.

— Да, я помню, как твой брат поучал своих крестьян не охотиться на его земле… И эти успехи научили многих господ следовать его примеру.