Эмма умолкла, и ей стало стыдно за брата Ричарда. Чтобы смягчить свой выпад, Торкель продолжал:

— Возможно, я сохранил Винчестер из тщеславия. Я не настолько невежда, чтобы не знать, что значит этот город в истории Англии. Так что, пожалуй, было приятно поиграть немного в наместника короля и запомниться горожанам своей добротой…

«Наместник короля». Эмма подумала: не потому ли ты лежал в моей постели? Но она не стала высказывать вслух этих мыслей; для них еще не пришло время.

Да, это было вероятно. Он остановился и снова обернулся к Эмме:

— Когда я узнал, что не только один Винчестер был твоим свадебным подарком, но также и Эксетер, — я со своими людьми отправился туда и выбросил из города викингов, вцепившихся в него. Они утверждали, что не имеют отношения к новому мирному договору, однако недоразумение скоро рассеялось. И пусть город стоит теперь разрушенный и без крепостных стен, — он снова твой.

Эмма радовалась и пела, обходя все дорогие ей места в Винчестере. Она привезла с собой из Лондона очень мало придворных, так что чувствовала себя свободной и делала, что хотела. Особенно теперь, когда город оставили в покое и делать было особенно нечего.

Она чаще всего бывала с Эдит. Ожидая, когда же матушка Сигрид получит ее послание, Эдит следила за тем, чтобы женский монастырь был прибран, чтобы новым душистым сеном были набиты перины сестер.

За долгие месяцы в Лондоне дружба между Эммой и Эдит упрочилась. Эмма нуждалась в ком-нибудь, с кем можно было бы вместе посмеяться и поплакать. Эдит была рослой, но хорошо сложенной, а когда она вышла из монастыря, то расцвела, и какая-то доля ее серьезности исчезла. В обществе Эммы она всегда была остроумной и словоохотливой. Теперь она осмеливалась проявлять эти качества и при дворе, и те, кто не знал о ее прошлом, принимали ее за светскую даму из окружения королевы, особенно после того, как Эмма добилась для Эдит разрешения снять монашеское одеяние, так что внешне та уже не отличалась от остальных придворных дам.

В начале Эдит умалчивала о своем прошлом и своей родне.

— Я невеста Христова, — только и отвечала она, — и у меня нет родственников по плоти.

Это едва ли было правдой. Эдит, конечно, могла говорить так, но Эмма-то знала, что многие монахи и монахини поддерживали хорошие отношения со своими семьями. Понемногу Эдит прониклась доверием к Эмме и рассказала ей свою историю.

Ее отцом был шотландский король Кеннет Второй, умерший к тому времени. Кто ее мать, она говорить не хотела, так как та была еще жива. Это ведь особенно не приветствовалось, что мать родила детей шотландскому королю, тогда как она была замужней женщиной и принадлежала к английской знати. Законный отец Эдит все же позволил ей вырасти в своей семье, но при первой же возможности отдал ее в женский монастырь. Она-таки получила наследство от шотландского короля, которое вполне разумно было передано ее монастырю; матушка Сигрид позаботилась о том, чтобы Эдит смогла посетить различные монастыри на материке. Там она научилась сложному искусству иллюстрирования рукописей и получила «достойное» образование.

— Так что не думай, что я каждое утро восхваляю Господа за то, что стала монахиней! Мое жесткое сердце с трудом смиряется. Кроме того, у меня есть свое бремя и свои грехи, о которых я не буду говорить. Худшее в том, что я постоянно спрашиваю, вроде змия в раю: «Подлинно ли сказал Бог?»

Эмма угадывала в сказанном и свою собственную мятежную душу. После этого разговора обе они еще больше сблизились друг с другом.

И Эдит даже не ужаснулась, когда Эмма поведала ей о скандинавских богах и своем влечении к тому или иному в древних верованиях.

Было воскресенье, четвертое после Пасхи. Эмма искупалась в своем пруду и оделась, чтобы пораньше прийти к мессе в собор Олд-Минстера. Они договорились с Эдит пойти туда вместе. Эдит предложила зайти за королевой, но Эмма сочла это излишним — она могла встретиться с Эдит по дороге в собор.

Когда же Эмма пришла, то Эдит не была одета, как полагалось для церкви.

— Разве мы не пойдем к обедне? — изумилась Эмма.

Эдит смущенно отвела глаза в сторону.

— Хоть я и невеста Христова, это не мешает мне одну неделю в месяц быть женщиной, — сурово ответила она.

Эмма не поняла, какое это имеет отношение к церкви. Тогда Эдит взяла стопку исписанных листков и указала на одну страницу. Запись была сделана по-латыни, но столь небрежна, что Эмма поняла: это не рука Эдит. Она едва смогла разобрать написанное: «Mulieres menstruo tempore non intret in ecclesiam, neque communicet.» Она с удивлением посмотрела на свою подругу.

— Это правда, что женщины во время месячных не могут присутствовать в церкви и принимать тело Господне? И если ты совершишь это, то должна будешь в наказание поститься три дня?

Эдит с горечью кивнула.

— Меня удивляет, что ты никогда не слышала об этом, ибо это касается и тебя тоже, госпожа Эмма. Но у тебя не было своего духовника, и ты, наверное, можешь этому радоваться. Такое правило, может быть, существует только для монахинь, хотя в тексте говорится и о мирянах тоже…

Эмма была в замешательстве. Конечно, она знала, что считалась «нечистой» некоторое время после родов, и потребовались некоторые ритуалы, чтобы она очистилась и снова смогла посещать церковь. Но такого она не помнила со времен Руана.