Воодушевление короля не передалось Торкелю.

— Лучше я возвращусь к вопросу об усадьбе в Сконе, — ответил Торкель. — Но распускать флот у меня нет никакого желания — во вся — ком случае пока что.

— Ну, ладно, пока ты не трогаешь английское побережье, можешь сохранять свой флот. В один прекрасный день он может оказаться мне полезным. Но чтобы ни ты, ни твои корабли не стали на сторону Олава Харальдссона, когда у меня появится время заняться им, я требую, чтобы ты отдал мне своего сына Харальда. Он будет воспитываться при моем дворе и иметь хорошее будущее в Англии. Думаю, Эмма будет счастлива получить твоего сына под свое крылышко и…

Не презрительно ли скривился при этом король?

— Таковы твои условия, чтобы разрешить мне сохранить свой флот?

— Да, в этом случае у меня будет хороший крючок. Насколько я наслышан, ты очень любишь своего сына?

Торкель застонал. Кнут собирается забрать в Англию заложником его единственную радость! А отдает ему взамен бездельника — королевского сына от наложницы.

— При одном условии, — сказал Торкель.

— Еще одном?

— Что ты заберешь с собой в Англию и Эдгит.

Кнут задумался на несколько мгновений.

— Тогда ты должен отказаться от нее, чтобы она смогла выйти снова замуж. Но это должен быть мужчина с жесткой рукой. Жестче, чем твоя. Ведь держать ее в Англии свободной — опасно для жизни.

— В таком случае мы договорились, — со стоном проговорил Торкель.

Эмма узнала довольно скоро, чем занимался Кнут на Севере. То, что Альфива вернулась в Англию с младшим сыном Кнута, было достаточно плохо, но то, что его старший сын остался в Дании, чтобы там получить воспитание, не успокоило ее. А что Свейн, кроме того, будет на воспитании у Торкеля, в это она совсем не хотела верить, этот злобный слух распустил сам Кнут, чтобы рассердить Эмму.

Чтобы по возможности отвлечь мысли Кнута от Альфивы, Эмма использовала каждый удобный случай показаться рядом с ним, будь то праздник, какое-нибудь торжество или церковная церемония. Кнут не мог брать с собой туда Альфиву, ведь это плохо выглядело бы в глазах епископов и аббатов, в поддержке которых он так нуждался.

Чем красивее под руководством Эммы становился Вульфсей, тем больше Кнуту нравилось требование Эммы сделать Винчестер королевской резиденцией. Резчики по дереву и строители не бездельничали во время «ссылки» Эммы в Нормандию. Сейчас все сверкало великолепием, и Кнут охотно собирал здесь гостей отовсюду, давая им возможность восхищаться. С тем, что основные заслуги он присваивал себе, Эмма охотно соглашалась.

Одним из восхвалявших короля Кнута был скальд Сигват, поэт, которого Кнут посчитал достойным обосноваться при своем дворе. Но как и все скальды Севера, Сигват питал уж слишком большое доверие к способности англов понимать его драпы. Конечно, дружинники Кнута стучали по столам от восторга, и из вежливости английские гости делали то же самое, понимали они, о чем пелось, или нет. Несмотря на свои познания в датском языке и привычку к скандинавской поэзии, Эмма сама не всегда была уверена, что уразумела то, что слышала. Но главное, однако, — король бывал доволен.

Чем больше Кнут узнавал от Эммы, тем больше ее влюбленность в город Винчестер становилась и его влюбленностью. Возможности Кнута изучать историю Уэссекса увеличивались в той же степени, в какой он проникал в язык англов. Насколько Эмма понимала, долгое отсутствие Кнута в Англии, а затем и ее собственное, привело к тому, что король забыл многое уже выученное, как из английского, так и из латыни. Но он быстро восстановил потерянное и вскоре уже самостоятельно занялся хроникой короля Альфреда, хранившейся в соборе, и манускриптами, собранными Эдит.

Возобновление занятий Кнута и Эммы сблизили их вновь. Так, по крайней мере, казалось Эмме. Естественно, ее радовало, что Кнуту нравится ее преподавание. Но когда Кнютте в пятилетием возрасте показал почти такую же неспособность к латыни, как и его отец, ее уверенность в собственных педагогических способностях дала трещину. Эмма делала все, что могла, чтобы удовлетворить Кнута и в любви. Однако с его стороны следовало ожидать известного недоверия. Лихорадочный период объятий, когда он говорил ей, что хочет «выгнать из нее Торкеля», сменился засухой. Пресыщенностью, рассеянностью. Она оставила свои попытки толковать его чувства и решила переменчивость в его настроении считать частью кары за ее собственные грехи. Несмотря ни на что, радовало ее совсем иное! И прежде всего — его желание вновь и вновь обращаться к ней за советом.

Одно лишь огорчало ее: как бы ей хотелось, чтобы с ней заранее переговорили и объяснили, почему Харальд сын Торкеля должен воспитываться при королевском дворе. Она не понимала причин этому — разве что он должен стать заложником верности Торкеля? Она спросила об этом Ульфа, и тот подтвердил, что все именно так. Ульф ездил забирать Альфиву из усадьбы Кнута в Сконе, которая находилась к северу от Копенгагена, и слышал, что Торкель должен «сделать человека» из сына Альфивы и что это правда. Но Кнут в этом деле малословен и, видно, не хотел доверять Ульфу, что того раздражало.