Перемены произошли в правление короля Альфреда, названного за это Великим. Когда он пришел к власти в 871 году, положение казалось почти безнадежным. Но через семь лет датчане были разбиты, а мир восстановлен. Разумеется, Альфреду не удалось опрокинуть их в море со всех английских побережий, но он сумел-таки отодвинуть их на север, за дорогу Уотлинг, и удерживать там. Своим королем они, конечно, его и не думали считать, но все же признавали в его лице верховную власть.

В значительной мере успехи Альфреда объяснялись тем, что при нем было выстроено большое количество укреплений, прежде всего вдоль линии побережья, но также и внутри страны. Крепостные стены Винчестера стали при нем и выше, и крепче. А как только мир был завоеван, Альфред обратился к изящной архитектуре.

На острове посреди Итчена, к югу от крепости, он повелел построить дворец Вульфсей, ставший знаменитым по всей Европе благодаря процветавшим там различным искусствам. Палаты короля Эгберта тоже стояли на Вульфсей, но были сожжены датчанами. Вскоре рукав реки, разделявший город и остров, оказался перекрыт, и городской стеной стала западная стена дворца. С трех оставшихся сторон городские стены омывались водами реки. Похоже, именно эти стены удержали датчан от нападения в год приезда Эммы в Винчестер.

Все это познавала Эмма, прилежно, неделя за неделей. И узнавала также многое другое. Частые посещения кафедрального собора и трех монастырей по другую сторону западной стены дали ей немало, но еще больше — беседы с епископом Эльфеа, чья резиденция была при соборе. Любознательность королевы заставила епископа в конце концов поднять руки вверх, как воина, сдающегося на милость победителя:

— Я не имею об этом точных сведений, и к тому же на мне большая епархия. Хотя беседы наши приятны для меня, я все же смею просить тебя, королева, обратиться к кому-нибудь другому.

Но к кому? К монаху Йенсу? Епископ почесал бритый затылок и смиренно сложил холеные ладони. Или, может быть, он умывал руки? Настоятелю Йенса в Нью-Минстере было не по душе постоянное отсутствие брата, да и особая милость королевы к простому монаху рождала зависть у братии. И к тому же пошли слухи, будто Йенс не только учит королеву английскому языку…

Епископ поспешил снова изобразить смирение: сам он, конечно, не видел никого, кто бы верил в подобные слухи. Лучший способ положить им конец, по мнению Эльфеа, это позволить Йенсу продолжать обучать королеву. Но отношение епископа и аббата — дело тонкое: нехорошо, если он, Эльфеа, будет диктовать, что тому следует делать или думать. У епископа и так более чем достаточно власти.

Эмма поразилась и опечалилась. Кто мог поведать епископу о таких дурацких домыслах? Оскорбительных не только для Йенса-монаха, но и для нее самой! Она поговорит с аббатом — как бишь его?

Епископ Эльфеа изо всех сил принялся уговаривать Эмму не делать этого. Дескать, все потом обернется против самого же Йенса. Эльфеа обещал поразмыслить, кого бы можно было предложить Эмме в качестве «учителя истории». Хорошо бы этот человек сам добывал нужные ей сведения, но не все же так знают себя, как епископ Эльфеа, и, как он, не боятся признаться в собственном невежестве. Застигнутые врасплох вопросами королевы, они могут поторопиться с ответом и ввести ее в заблуждение.

Видимо, это призвано было означать, что Эмма слишком нажала на служителя церкви. Епископ вынужден признаться, что слышал, что на такого-то и такого-то произвело неприятное впечатление, когда королева явилась собственной персоной и стала задавать вопросы. Это мешает в каждодневной работе, надо надеяться, королева понимает?..

Разумеется, Эмма поняла и немного смутилась, — но не слишком.

— Я как-никак королева Англии, — парировала она. — И к тому же получила Винчестер в качестве свадебного подарка. Поэтому понятен мой особый интерес к этому городу и его истории. И я хочу все узнать теперь же! Нет ли в числе твоих ученых монахов-евнухов? Тогда бы удалось избежать разговоров!

Епископ рассмеялся. Эмма молода и упряма. И удивительно любознательна — пожалуй, из нее получится настоящая королева, такая, как ему бы самому хотелось. А Этельред — словно черепаха, лишившаяся своего старого панциря и еще не заимевшая новый. Уязвимый и неуверенный в себе, сызмала подавляемый своей блаженной памяти матушкой, он тоскует по очередной сильной руке. А будучи привычным к женской власти, он наверняка станет слушаться этой одаренной женщины, как только она чуть повзрослеет и сможет давать ему советы. Эмма права, ей надо как можно скорее всему выучиться, хотя история Винчестера могла бы и подождать. А впрочем, и тут ее правда — здесь, в Винчестере, лежит ключ к будущему Англии, поскольку многому может выучить его прошлое.

Сказанное насчет евнуха также навело епископа на верное решение — хотя прямо противоположное тому, о чем он думал прежде.

— Пожалуй, поговорю-ка я с аббатисой Нуннаминстера, женского монастыря, — начал он. — Думаю, у нее найдется библиотекарь, немало знающий, а еще больше могущий разузнать. Вот тебе и прецептор, королева!

Эмма в первый миг почувствовала разочарование, но, не успев обратить его в слова, вовремя сообразила, что речь идет не о мужчине, а о женщине-«прецепторе». Слово означает просто «наставник», но ее учитель латыни в Руане, любивший игры со словами и этимологиями, продемонстрировал ей, что оно может означать также «тот, кто хватает первым» или «берет заранее». Хорошо, если кто-то будет все собирать для нее заранее — хотя проще было бы все выведывать самой, как она делала в последнее время. Впрочем, это не совсем так: из-за нее пришлось покрутиться не одному «прецептору»…