– Ишь, Ольгово войско хвалил!

– Да он, может, и не москвитин.

– А это не Овдотьин ли племяш из Новагорода? Сказывали, нашелся.

– Не. Я человека этого примечал. Он в Нижнем кожами торгует. Оттоль прибыл.

– Скажешь! Он наш, рязанский, из Пронска воскобой.

Так Кирилл пошел по Рязани.

Дубовые толстостенные стояли, стена к с гене, дома. Стоял за тыном княжой Олегов терем. На площади теснился торг. В кузнечном ряду ковали коней и мечи. Кирилл остановился, взглянул.

– Подойди, глянь, – позвал коваль, довольный вниманием к своему делу.

Кирилл примерился к новому мечу.

– Не видал таких. Не тяжеловат ли?

– Доле прослужит.

– На Москве такие перестали ковать.

– Ну, за ней разве угонишься? Она, сказывают, на Вожу-то свейские, заморские мечи брала.

– А ты нешь таких не сковал бы?

– Да ведь Москва кует! Еще, сказывают, и к свейским свою поправку дает, лучше тех кует. А нам не велят. Ольг сказал: "Не я Москве ученик, а пущай она сперва у нас поучится".

– Ну Ольга и поучили, как из Рязани шугнули.

– Ой, про то забудь. Голову снимет.

– Ладно. Бог те на помощь!

– Спасибо на добром слове.

Кирилл смотрел рязанские сукна. Не хуже цареградских. Потемней, пестрины в них нет, а работа тонкая.

Видел на торгу многие ремесла – бочаров, утварщиков, медников, овчинников. Их изделия прельщали Кирилла добротной, чистой выделкой.

Скромны, не пестрят, радуют не блеском, а нутром.

Кирилл почувствовал себя среди ремесленников как дома. Хорошие ребята. Не похожи на греков – те сделают на полушку, а нашумят на рубль.

Эти на рубль сделают, а что сделают, суди сам; не похваляются.

– Люб ты мне, город Рязань!

Он шел с торгу вдоль Лыбеди; за Скоморощенской горой садилось солнце.

Длинный седой старик окликнул его:

– Эй, сыне, не коня ли покупаешь?

– Не! – усмехнулся Кирилл. – Своего продаю.

– А чего просишь? – привязался старик.

– А ты моего коня видал ли?

– Я, сыне, стар, знаю: у такого доброго молодца и конь добр.

– По чем судишь?

– Добрый молодец – добрый воин. А в бою много коней ждут всадника. На хлябивой кляче ты нешь поскачешь?

"Ну, а что мне? – подумал Кирилл. – Продам! Рязань, теперь вот она".

Он повел за собой старика и, только положив в пояс деньги, удивился:

"А я ведь и впрямь коня-то продал! Выходит, приехал домой!"

Еще день не погас, а уж Кирилл ходил, расспрашивал:

– Гдей-то тут в Затынной слободе огородники?

Ему показали дорогу.

– А не слыхали, есть там Горденя?

– Это – у которого белая капуста?

– Он самый.

– Есть там такой. С того краю второй дом будет.

– Ладно!

На другой день Кирилл собрался к Гордене. Он сунул в суму коломенскую сулею, намазал салом сапоги и, удивляясь своей робости, пошел к огородам.

Тут было хорошо. Низко, близко к реке. Лыбедь текла, поросшая широкими листьями кувшинок. Воздух был свежий, пахло землей и ботвою. За тынами тянулись гряды. Пушистыми зелеными хлопьями сугробилась над грядами ботва моркови. Пунцовыми жилами на плотных и скользких листьях темнела свекла. Кирилл подивился было пустым грядам, но там спел лук, золотясь бронзовой чешуей, и серебряный чеснок. Подале лежало поле, там вразвалку росли огромные голубые кочаны капусты.

Между гряд стояли обширные кади с водой.

Кирилл вошел в огород. Навстречу ему двинулся смуглый черноглазый человек, и в его бровях, или в переносице, или в ушах было какое-то переползающее, как тень, сходство с Анютой.

– Тебя Горденей зовут?

– По капусту, что ль? Обождать бы надо с недельку.

– Капуста капустой. А мне Анюту повидать надо. Сказывали, она тут, у тебя.

– У меня.

– Как бы ее кликнуть?

– А зачем?

– Из Коломны я. Наказывали об доме сказать.

– Мне скажи. Она мне сестра.

– Самой надо.

– Самой нет.

– Где ж она?

– К вечеру будет.

– Ну, я зайду.

– А ты скажи, я ей передам.

– Сам скажу.

– Беда, что ль, какая?

– Нет, беды нету. А наказывали ее спросить. Там баба одна.

– Постоялка, что ль?

– Не, соседка. Там об ней у соседки справлялись. Ну, дело бабье, наказала: скажи, мол, ей, скажи самолично.

– Это уж не анафем ли ее пришел?

– Может, и он, не знаю.

– А чего ему надо? Ведь монах!