Шрифт:
За день никто не пришел. Старик жалел:
– Куда ж сгинули?
– Кого ждешь-то?
– Сокольев отпетых.
– По совести скажи: может, мне лучше уйти?
– Подь дичины добудь, да варить надо. Я-то слаб.
К вечеру из лесу выглянули трое мужиков. Притаясь, смотрели они на чужого коня, на человека, сидящего у костра, искали глазами деда. Кирилл приметил их.
– Иди, иди! Давно ждем! – и осторожно провел себя по животу: тут ли кинжал.
Один из мужиков, напустив на лоб густую баранью шапку, неохотно подошел и молча остановился перед Кириллом.
– Ну, чего стал как баран? Подходи. Дед спит.
– Ан не сплю! – откликнулся дед. – Слухаю. Давно вас нет.
– А ты будто с Коломны? – сказал мужик.
– Оттоль.
– То-то.
Кирилл всмотрелся.
– Мой-то конь будто тебя не признал.
– А я сразу ему поклонился. Вижу, почти что свой.
– Так кличь, Щап, остатных. Хлебово готово, а ложки давай свои.
Щап кивнул, и товарищи его подошли.
– Садись! – сказал Кирилл.
– Ты тут будто у себя в избе.
– Вроде, как ты на моем коне.
– Остер язык!
– С твоей бороды списан.
– А хлебово-то с добром сварил?
– Зелья подложил, чтоб твои пироги без помехи съесть.
– Ну, испробуем!
Они молча и мирно ели. И мирно Кирилл спал между ними.
– Запомни дорогу! – сказал ему на заре старик.
Щап пошел с Кириллом до коня:
– Спасибо те, Кирша.
– Ты про что?
– И про коня и про старика.
– Про коня за что?
– Что выпустил меня. А то за что ж?
– А про старика?
– Да что его спас.
– А он те как сказал?
– Как было, так и сказал. Изломали, мол, его, трое рязанцев; про нас пытали. А ты согнал, а его отходил.
– Правильно дед сказал. Прощай, Щап.
Кирилл, уже с коня, спросил:
– Пироги-то жирны ль выпек?
– Одна беда. Едоков набралось много.
– А ты мне тем грозил! А рязанцев не жди. Сиди тут вспокой.
– По тебе видать: кого толкнешь, далеко откатится. Слышь-ка!
– Ну-ка?
– Может, на них есть что? Я б сходил снять.
– Ничего нету.
Щап покорился:
– Твоего мне не надо.
– Не надо и мне твоего. Будь здоров. – Вертайся, коли надо будет.
– Вернусь.
Днем выбраться из лесных троп оказалось трудней, чем ночью забрести сюда. Пришлось слезть с коня. Но к полдню выбрался и, разбирая путь по вершинам деревьев, вышел на Рязанскую просеку.
Глава 19
МАМАЙ
Степи тянулись далеко вокруг. По холмам брели стада, и по степям растекался, как пыль, ласковый напев пастушьих дудок.
Осень дула с севера прохладой и порой гнала понизу серые облака.
В степи шли караваны – на юг к Каспию, на юго-восток к Бухаре, на восток в Китай, на юго-запад к генуэзцам в Кафу.
Верблюды смотрели на мир с высоты запрокинутых голов, надменно и равнодушно. Набитые осенним жиром горбы стояли высоко. А ветер раздувал бурые гривы, шерсть покрылась соломой и пылью. Зеленая слюна тянулась из пустых ртов. День вечерел. Был тот час, когда каждая тень отчетлива и густа, когда земля становится выпуклой, яркой, золотистой.
Степи тянулись далеко вокруг Сарая. Но сам город мирно покоился в тени садов. Мирно текли ручьи под деревьями, и в зелени сверкали алые платья татарок.
Мамай эти дни проводил в пригородном саду.
Окрест слышно было, как вспыхивали песни, как глухой стук бубна отбивал ритм напева. Спелые плоды, дар оседлой жизни, радовали кочевников, сменивших плеть на заступ.
В тени ветвей, у водоема, обложенного голубым камнем, на ломаных узорах ковра лежала шахматная доска, и генуэзец Бернаба обдумывал: выгодно ли воспользоваться правом короля на конный ход?
Единожды в игре, если король не уходил за башню, если король оказывался перед открытым полем, у него было право вскочить на коня, совершить налет на врага. Но, раз проявив робость, зайдя под защиту башен, король лишался права на этот внезапный ход. Это правило вместе с шахматами завезли в Сарай из Ирана.
Бернаба раздумывал:
"Не лучше ли скрыться в башне, нежели рисковать, хотя и сбив вражеского слона?"
Белое узкое лицо, втиснутое в черный мех бороды, слегка вытянулось, дергался глаз – дурная привычка. Палец медленно полз к доске.