Позор унизит и ослабит Мамая и возвысит и укрепит ханскую власть".

В саду под высокими резными столбами террасы сидел хан. Высоко над ним к цветистым узорам потолка ласточки прилепили гнезда и пели, готовясь в далекий осенний перелет. Хан любил птиц. Ноги, зябко поджатые, он покрыл золототканым халатом. Длинные глаза исподлобья следили, как дерзко шел к нему, мимо стражи, Мамай. Круглые, прозрачные, мышиные уши хана оттопырились; розовый тюбетей, глубоко надетый на голову, покрывал круглый лоб. После приветствий Мамай опустился на ковер и замолчал, выжидая.

– Видим беду, – сказал хан. – Нужен мир. Мир дает сил.

Мамай смотрел: вот сидит хан и рад!

Как пойманный барс, Орда ненавидела Мамая, но покорялась его руке, доколе в руке был меч. Ныне, думали, выпал меч. Меч – это войско, а войско побито.

– Выпал меч? – спросил хан.

– Нет, хан.

– А как?

– Новое войско есть.

Беспокойным взглядом хан оглянул вождей, стоявших вокруг Мамая.

Каждого знал, многие из них склонялись на сторону хана, но все стояли, робко потупив взгляд. Лишь Мамаев пес – генуэзец – позади других ворочал круглыми, совиными глазами. Была и в этом Мамаева дерзость: являться к хану со своим рабом. Не ему ли внемлет Мамай, кидаясь опять на север, когда ласточки уже кличут в теплые края?

– Иным есть нужда ослабить Орду. Не слушай их.

Мамай не понял, о ком сказал хан, и смолчал. Но нахмурился: Мамай не просил у хана советов, сам разбирается в своих делах. Сам знает свой путь.

Если б Вожа не пресекла Бегичева пути, если б Москва пала, пал бы и хан, ханом бы стал сам Мамай. Ныне ж нет сил валить хана, и хан осмелел: судит, будто и впрямь правит Мамаем.

– Надо немедля напасть на Москву. Поход даст победу; победа ж не ослабляет.

– Тебе дана сила Орды. Но силе нужен ум. Смотри ж! – сказал хан.

"Учит! А как будет рад, если Мамай покорится и не пойдет в поход. А как будет рад, если пойдет и падет. Не дам ему меда, дам горечи".

– Пойду и возьму Русь!

Хан угощал туранскими дынями. Зеленая мякоть благоухала, как розы.

Сок освежал, и слова складывались в ласковую и медленную речь, словно их пропитал густой дынный сок. Так и следовало беседовать под сенью ханского сада. Мамай говорил, словно, запрятав в рукаве плеть, ласкал ребенка.

Вдали, за деревьями, мелькнули женские одежды. Жены хана станут Мамаевыми женами, когда лезвие скользнет по ханскому горлу. И прежде всех ханских сокровищ Мамай накроет ладонью брови, вскинутые над висками, как крылья стрижа.

Осторожным взглядом Мамай проверил, в доверии ли у хана Пулад-Бугаир, которому Мамай при случае поручит ханское горло. Бугаир сидел слева от хана, заботливо поддерживая полотенце, о которое хан вытирал пальцы, липкие от дынного сока. Но прежде чем Мамай подмигнет Бугаиру, надо встать и победить.

Мамай, благодаря хана за угощенье, кланяясь, улыбаясь, встал.

Ветер раздувал халат. Мелкая дождевая пыль уже студила лицо. Конская спина намокла, и воины сдернули с седла отсыревшее покрывало. Мамай медленно ступил в стремя и, не оглядываясь, поехал навстречу ветру.

Ветер дул с севера. С Москвы. Он нес осень и холод. Он бил навстречу.

И Мамай, опустив недобрый бугроватый лоб, хлестнул лошадь. Надо было спешить.

Не хуже ханского высился его дом. Хорезмийские мастера выточили высокие столбы, изукрасили обращенные к саду стены росписью и глазурью. И, словно по запекшейся крови, прошел хозяин войск по коврам. Бернаба шел за ним следом.

Клим подал Мамаю теплый халат, стянул тесные сапоги, пододвинул красные туфли и стал у стены.

Мамай, не оборачиваясь, спросил Бернабу:

– Пойдешь со мной?

– Я боюсь твоей прыти.

– Не надеешься?

– Собери хороших воинов. Обожди, если их нет сейчас; не полагайся на остатки.

– Некогда. Все готово. Воины ждут.

Бернаба взглянул в сад. Рано смеркалось. Покачивались ветви, по листьям хлестал дождь. Если остаться, вдруг забудет о нем Мамай – победит и забудет. Это означало гибель. Что станет он делать один в чужой Орде?

Если пойти и Мамай там погибнет, что станет он делать в лесах Руси?

– Русскому языку учишься? – спросил Мамай, будто понял Бернабову мысль.

– Учусь.

– То-то же!

– Когда мы пойдем?

– Передовых вышлю утром. Днем пойдем все.

Мамай посмотрел на Клима:

– И ты, рязан, пойдешь. Русской речи Бернабу в пути учить будешь.

– Хотел бы сперва свою молитву совершить, хозяин.

– Не запрещаю.

– Благодарю, хозяин.

За долгие годы Мамай привык к этому рабу. Клим одобрительно улыбался, когда Мамай стравливал, как псов, ханских родичей. Клим всегда был на стороне Мамая. Радовался Мамаевым радостям, печаловался о горестях Орды.