— Дадут срок… Пошлют на лесоповал…

— Далеко?

— Сибирь…

Вета водит ложкой по дну алюминиевой миски.

— Ты ешь. Тебе силы нужны…

Вета делает несколько глотков.

Дни и ночи слились в бесконечные сумерки.

Лязгает замок. В камеру входит огромного роста военный.

— Всем встать!

Военный проходит вдоль ряда построившихся. Всматривается в лица. Останавливается напротив Веты.

— Что, новенькая?

Вета кивнула. Военный треплет ее по щеке.

— Отвечать по форме: так точно!

У Веры по спине пробежал холодок.

— Кто это? — спросила она у соседки, когда дверь с лязгом захлопнулась.

— Майор Поликарпов. Комендант.

А кто-то сверху добавляет:

— Командир расстрельной команды.

Прошла вечность, и Вету вызвали на первый допрос. Опять бесконечные коридоры.

— Руки назад. Лицом к стене.

Кабинет будничный. Закрашенные белой краской окна. Портрет Дзержинского на стене. Маленький блондин в лейтенантской форме за письменным столом согнулся над бумагами. Опять все сначала.

— Имя, отчество, год рождения. Где родились?

На этот раз без ошибки: Тбилиси… Лейтенант уже не спрашивает, подсказывает ответы, не отрываясь от бумаг:

— Из дворян… Отец нефтепромышленник…

— Мой отец правозащитник, адвокат. Он помогал большевикам.

Лейтенант поднимает глаза. У него красные от бессонницы глаза.

— Здесь записано «нефтепромышленник».

— Это ошибка.

— Разберемся…

Лейтенант опять погружается в бумаги.

— Расскажите про ваши контакты с иностранцами.

Вета немного оживляется. Откидывается на стуле.

— Начиная с Тифлиса?

— Да!

— В Тифлисе я училась во французском лицее. Там все преподаватели были иностранцы. Французы. Один из них сделал мне предложение…

— Дальше.

— У нас в доме жил английский офицер. Он очень за мной ухаживал…

— А здесь, в Ленинграде?

— Здесь я с иностранцами не встречалась.

Лейтенант опять поднимает на Вету красные глаза.

— Вы лжете, Дадашева.

— Я говорю правду. Клянусь!

— Вы знали Фредерикса?

— Господи, Ника? Так он же русский!

Лейтенант привстает на стуле и произносит торжественно:

— Фредерикс — агент германской разведки.

В кабинете тихо. Слышно, как где-то тикают часы.

— Вы были любовницей Фредерикса?

Вета отвечает чуть слышно:

— Нет…

— Опять лжете! У нас точные сведения.

Лейтенант берет со стола бумаги.

— Вот, что про вас тут написали… Артистку Асадову вы знали?

Вета не выдержала, закричала:

— Эта дрянь…

— Не ругайтесь. Ее заявление соответствует нашим агентурным сведениям. Фредерикс расплачивался с вами через торгсин?

— Ника раза два делал мне подарки…

— Чаще, Дадашева, чаще… Вот что пишет агент Семенов…

Вета вспомнила симпатичного Степан Степаныча, продавца из торгсина.

— Какие задания вам давал Фредерикс?

— Мы были просто друзья…

— Это он поручил вам написать идейно вредную книжку?

— Ника ничего не понимает в фольклоре…

— Будем отпираться? Зря. Ознакомьтесь и подпишите.

Лейтенант протягивает Вете несколько исписанных мелким почерком листков бумаги. Вета с усилием читает:

«Категорически отрицаю связь с представителями иностранных государств…»

— Подпишите и поставьте число.

— Какое?

— Уже 8 февраля.

… Лева Лилиенталь перешел Литейный, свернул на улицу Петра Лаврова. День был по-весеннему теплый и солнечный, из водосточных труб с грохотом падали и разбивались об асфальт глыбы льда. Лева вошел в парадную дома с чуть заметной вывеской «Комитет ОСОАВИАХИМ»[6], поднялся на третий этаж, позвонил два раза в звонок. Дверь сразу же открылась. Лева прошел по темному коридору и вошел в приоткрытую дверь. В комнате почти не было мебели: два письменных стола, шкаф и сейф. За столом сидели двое: один помоложе, другой постарше. Лева называл их по имени-отчеству, одного — Сергей Сергеевич, другого — Матвей Матвеевич. Так они представились восемь лет назад, когда Леву завербовали в осведомители.

Случилось это так. К ним в институт приехал искусствовед из Италии Антонио Вици. Итальянец писал книгу о древнерусском искусстве, и Леве поручили его сопровождать. С итальянцем они подружились. Антонио немного говорил по-русски, примерно так же, как Лева по-итальянски. Они вместе съездили в Новгород — итальянец фотографировал фрески Феофана Грека. Как-то уже перед самым отъездом Антонио они засиделись в институтской библиотеке. Выражение лица итальянца вдруг стало значительным. Он наклонился и тихо сказал: