И знаешь о чем я жалею до сих пор? Я так мечтал показать ей весь мир, и так больно осознавать, что у меня это не получилось…

========== Глава 5. Одинокие навсегда останутся одинокими ==========

Как удивительно, я не могу связать и пару букв, чтобы хоть что-то сказать. Язык онемел, горло пересохло. Эта маленькая обгоревшая книжонка высосала все мои эмоции, оставив внутри пустоту. Я не чувствую ничего, я опустошена. Перед глазами мельтешит букетик ромашек, который отец каждое шестнадцатое декабря носил на причал – память о ней, память о том месте, где он был счастлив, где услышал то, что так хотел, где был сломлен и где остался один.

Никогда не понимала папу так хорошо, как сейчас. Можно сказать, пазлы собрались в картинку, только одного кусочка не хватает – самого важного. Но все равно общий вид меня не радует – он заставляет мурашкам пробежаться по всему телу, задевая каждый миллиметр кожи.

Вечное единоборство темных и светлых тонов кончено. Свет уступил, надеясь, что так будет лучше, а тьма заставила в ужасной агонии жить, каждый день напоминая о ее смерти. Как можно это назвать жизнью? Существование – одно слово, чтобы понять, как человеку больно. А я не понимала. Верила, что это его сложный характер, который достался ему по наследству. Все его действия – это свет. Даже когда он ругался с Элайджей, он пытался заглушить основную боль второстепенной; приносил ромашки на причал – вспомнить, как она дарила ему теплые лучи счастья. И этот конец в дневнике слишком резкий. Он не описывает, что было с ним потом, а значит, история не окончена. Это то, что уже не описывается, что скрыто от взоров посторонних людей.

Жженый дневник вновь попадает в мои руки, и я отчаянно листаю подгоревшие странички, в надежде, что там есть хоть слово. Страница за страницей я подхожу к самому концу. Ничего. Я не сдаюсь: возможно, я не заметила. В этот раз я пролистываю гораздо медленней и нахожу рядом с корешком дневника маленькие рубцы – эту страницу вырвали. Чувство облегчения накрывает меня, а в мыслях блаженная фраза - еще не конец. Эта страница спрятана в самом укромном месте, именно в этой странице эпилог его любви. Я сразу соображаю, где он может его прятать: в своей мастерской, где он хранит все свои тайны. Там, куда нельзя ступать другим людям, но я должна ворваться в его мир, чтобы забрать его из темных объятий. Стать ему новым лучом солнца, дать жизнь, а не существование. Чтобы, будучи счастливым, он смог найти в себе силы.

На мою удачу никого нет дома, но я все равно веду себя очень осторожно. Иду в противоположное крыло, где живет мой отец. Подхожу к двери и вновь ощущаю себя в шкуре преступника. Дверь заперта. «А ты что думала? – ругаю я себя. – Что, для тебя дверь должна быть открыта?».

Любая другая девушка на моем месте оставила бы эту затею еще с того момента, как украла дневник, прикрываясь тем, что это не ее дело, но я из великой семьи Майклсон, не знающей, что такое страх, я привыкла добиваться поставленных целей. Моя цель – вернуть отца, и я сделаю все, что в моих силах. Не отступлю, ни на шаг. Борьба будет до самого конца, пока сердце не остановится. Пока его сердце не остановится.

Мотивированная своими мыслями, я быстро нахожу ключ, который был спрятан на самом видном месте, ведь именно там никто не ищет. Довольная первым своим успехом, я мчусь к мастерской. Трудно осознавать, что, возможно, через несколько секунд последний пазл найдется, и я все пойму. Ключ вставляется в замочную скважину и с неприятным звонким лязгом поворачивается. Холодок пробегает по всему телу. Никогда не видела его мастерскую. Делаю неуверенный шаг, и с моих губ скрывается единственное слово: «О мой бог», которое эхом отлетает от высоких стен, на которые облокотились громоздкие стеллажи с многочисленными картинами. Ненасытные глаза бегают от одной картины к другой. Вот его мир, в который никому нет доступа.

Мысль о том, что я здесь делаю, заставляет меня оторваться ото всех рисунков и начать искать выдранный клочок листка. Недолго думая, подбегаю к дубовому столу, открываю все шкафчики и ищу, выкладывая из них все бумаги. Ничего не найдя, мчусь к стеллажам, перебираю рисунки, пока мне не попадается один портрет. На небольшом листочке нарисована девушка, стоящая около дерева и положившая на его толстую кору свою ручку. Ее сапфировые глаза проницательным взглядом смотрят на меня, но в них я не вижу злобы, в них печаль. Белокурые волосы ниспадали на ее бледные плечи. Белое платье в пол струилось мягкими волнами, а на безымянном пальце красовалось серебряное колечко с лазуритом в центре. Она освещала все вокруг себя, словно солнце землю.

Деревья показались мне чересчур знакомыми. Я подхожу к окну и мне открывается прекрасный вид на сад, напротив меня стоит огромный дуб. Моя рука самовольно поднимается, держа в руках рисунок, наравне с деревом. Точь-в-точь. Тут я замечаю обрубленные концы. Это тот самый листок из дневника. Я переворачиваю рисунок и читаю надпись: «Память о погибшей любви».

Вот он, эпилог. Память о том, что он ее любит, что она не просто человек, который отдал свою жизнь ради него. Это его монумент в ее честь. И пусть она никогда не увидит.

– Что ты здесь делаешь? – Слышу угрожающий голос подле меня. От него я вздрагиваю, как трусливый заяц от выстрела ружья. Собираюсь с мыслями, но они не хотят выстраиваться в правильный порядок.

– Хочу помочь, - первое, что вырывается из моих уст, когда я поворачиваюсь в его сторону. Его грозный взгляд прожигает меня, но я не дрогну. Я выполню свою клятву.

– Откуда у тебя это?

Я смотрю на свою правую руку, где зажат дневник, а потом на отца. Он в растерянности. Постепенно его глаза наливаются яростью. Мне влетит, это однозначно, поэтому я должна сказать первая, возможно, только это меня спасет.