Вотъ почему въ эти скорбные дни оживаютъ т древнія краски, въ которыхъ когда-то наши предки воплотили вчное содержаніе. Мы снова чувствуемъ въ себ ту силу, которая въ старину выпирала изъ земли златоверхніе храмы и зажигала огненные языки надъ плннымъ космосомъ. Дйственность этой силы въ древней Руси объясняется именно тмъ, что у насъ въ старину «дни тяжкихъ испытаній» были, общимъ правиломъ, а дни благополучія — сравнительно рдкимъ исключеніемъ. Тогда опасность «раствориться въ хаос», т. е., попросту говоря, быть съденнымъ живьемъ сосдями, была для русскаго народа повседневной и ежечасной.

И вотъ теперь, посл многихъ вковъ, хаосъ опять стучится въ наши двери. Опасность для Россіи и для всего міра — тмъ больше, что современный хаосъ осложненъ и даже какъ бы освященъ культурой. Дикія орды, терзавшія древнюю Русь, — печенги, половцы и татары — не думали о «культур», а потому руководствовались не принципами, а инстинктами, Они убивали, грабили и истребляли другіе народы, чтобы добыть себ пищу совершенно такъ же, какъ коршунъ истребляетъ свою добычу: они осуществляли біологическій законъ наивно, непосредственно, даже не подозрвая, что надъ этимъ закономъ звриной жизни есть какая-либо другая, высшая норма. Совершенно иное мы видимъ теперь въ стан нашихъ враговъ. Здсь біологизмъ сознательно возводится въ принципъ, утверждается какъ то, что должно господствовать въ мір. Всякое ограниченіе права кровавой расправы съ другими народами во имя какого-либо высшаго начала сознательно отметается какъ сентиментальность и ложь. Это — уже нчто большее, чмъ жизнь по образу звриному: здсь мы имемъ прямое поклоненіе этому образу, принципіальное подавленіе въ себ человколюбія и жалости ради него. Торжество такого образа мыслей въ мір сулитъ человчеству нчто гораздо худшее, чмъ татарщина. — Это — неслыханное отъ начала міра порабощеніе духа — озврніе, возведенное въ принципъ и въ систему, отреченіе отъ всего того человчнаго, что досел было и есть въ человческой культур. Окончательное торжество этого начала можетъ повести къ поголовному истребленію цлыхъ народовъ, потому что другимъ народамъ понадобятся ихъ земли.

Этимъ измряется значеніе той великой борьбы, которую мы ведемъ. Рчь идетъ не только о сохраненіи нашей цлости и независимости, а о спасеніи всего человческаго, что есть въ человк, о сохраненіи самаго смысла человческой жизни противъ надвигающагося хаоса и безсмыслицы. Та духовная борьба, которую намъ придется еще выдержать, неизмримо важне и трудне той вооруженной борьбы, которая теперь заставляетъ насъ истекать кровью. Человкъ не можетъ оставаться только человкомъ: онъ долженъ или подняться надъ собой или упасть въ бездну, вырости или въ Бога или въ звря. Въ настоящій историческій моментъ человчество стоитъ на перепуть. Оно должно окончательно опредлиться въ ту или другую сторону. Что же побдитъ въ немъ, — культурный зологизмъ или то «сердце милующее», которое горитъ любовью ко всей твари? Чмъ надлежитъ быть вселенной, — звринцемъ или храмомъ?

Самая постановка этого вопроса преисполняетъ сердце глубокой врой въ Россію, потому что мы знаемъ, въ которомъ изъ этихъ двухъ началъ она почувствовала свое національное призваніе, которое изъ этихъ двухъ жизнепониманій выразилось въ лучшихъ созданіяхъ ея народнаго генія. Русская религіозная архитектура и русская иконопись, безъ сомннія, принадлежатъ къ числу этихъ лучшихъ созданій. Здсь наша народная душа явила самое прекрасное и самое интимное, что въ ней есть — ту прозрачную глубину религіознаго вдохновенія, которая впослдствіи явилась міру и въ классическихъ произведеніяхъ русской литературы. Достоевскій сказалъ, что «красота спасетъ міръ». Развивая ту же мысль, Соловьевъ возвстилъ идеалъ «теургическаго искусства». Когда слова эти были сказаны, Россія еще не знала, какими художественными сокровищами она обладаетъ. Теургическое искусство у насъ уже было. Наши иконописцы видли эту красоту, которою спасется, міръ, и увковчили ее въ краскахъ. И самая мысль о цлящей сил красоты давно уже живетъ въ иде явленной и чудотворной иконы! Среди той многотрудной борьбы, которую мы ведемъ, среди безконечной скорби, которую мы испытываемъ, да послужитъ намъ эта сила источникомъ утшенія и бодрости. Будемъ же утверждать и любить эту красоту! Въ ней воплотился тотъ смыслъ жизни, который не погибнетъ. Не погибнетъ и тотъ народъ, который съ этимъ смысломъ свяжетъ свои судьбы. Онъ нуженъ вселенной для того, чтобы сломить господство звря и освободить человчество отъ тяжкаго плна.

Этимъ разршается одно кажущееся противорчіе. Иконописный идеалъ есть всеобщій миръ всей твари: дозволительно ли съ этимъ идеаломъ связывать нашу человческую мечту о побд одного народа надъ другимъ? На этотъ вопросъ въ русской исторіи неоднократно давался ясный и недвусмысленный отвтъ. Въ древней Руси не было боле пламеннаго поборника идеи вселенскаго мира, чмъ св. Сергій, для котораго храмъ Св. Троицы, имъ сооруженный, выражалъ собою мысль о преодолніи ненавистнаго раздленія міра; и, однако, тотъ же св. Сергій благословилъ Дмитрія Донского на брань, а вокругъ его обители собралась и выросла могучая русская государственность! Икона возвщаетъ конецъ войны! И, однако, съ незапамятныхъ временъ у насъ иконы предносились передъ войсками и воодушевляли на побду.

Чтобы понять, какъ разршается это кажущееся противорчіе, достаточно задаться однимъ простымъ жизненнымъ вопросомъ. Могъ ли св. Сергій допустить мысль объ оскверненіи церквей татарами? Можемъ ли и мы теперь допустить превращеніе новгородскихъ храмовъ или кіевскихъ святынь въ нмецкія конюшни? Еще мене возможно, разумется, примириться съ мыслью о поголовномъ истребленіи цлыхъ народовъ или о поголовномъ изнасилованіи всхъ женщинъ въ той или другой стран. Религіозный идеалъ иконы не былъ бы правдою, если бы онъ освящалъ неправду непротивленства; къ счастью, однако, эта неправда не иметъ ничего съ нимъ общаго и даже прямо противорчитъ его духу. Когда св. Сергій утверждаетъ мысль о грядущемъ собор всей твари надъ міромъ и тутъ же благословляетъ на брань въ мір, между этими двумя актами нтъ противорчія, потому что миръ преображенной твари въ вчномъ поко Творца и наша здшняя брань противъ темныхъ силъ, задерживающихъ осуществленіе этого мира — совершаются въ различныхъ планахъ бытія. Эта святая брань не только не нарушаетъ тотъ вчный миръ, — она готовитъ его наступленіе.

Въ Апокалипсис есть говорящій образъ: тамъ говорится о сатан, до времени посаженномъ на цпь, чтобы онъ не соблазнялъ народы. Именно въ этомъ образ мы найдемъ отвтъ на наши сомннія. Если грядущая вселенная должна быть храмомъ, изъ этого не слдуетъ, конечно, чтобы у преддверія этого храма бсъ могъ утвердить свое царство! Если царство сатаны въ нашей здшней дйствительности не можетъ быть совершенно уничтожено, то оно должно быть, по крайней мр, ограничено, сковано цпями; пока оно не побждено окончательно изнутри Духомъ Божіимъ, оно должно быть сдержано вншней силой. Иначе оно смететъ съ лица земли всякіе храмы и постарается истребить въ человк самое подобіе человка. Отсутствіе сопротивленія будетъ источникомъ великаго соблазна для народовъ!

Чтобы они не вообразили, что царство звриное есть все во всемъ, надо положить конецъ этой нечестивой и безобразной его похвальб. Пусть видятъ народы, что міръ управляется не однимъ животнымъ эгоизмомъ и не одной техникой. Пусть явится въ человческихъ длахъ и въ особенности въ длахъ Россіи и высшая духовная сила, которая борется за смыслъ міра. Будемъ помнить, за что мы боремся, и пусть эта мысль удесятеритъ наши силы. И да будетъ наша выстраданная побда предвстницей той величайшей радости, которая покрываетъ всю безпредльную скорбь и муку нашего существованія!