Через мост, урча и поводя чуть столбами фонарного огня, двигались оба германских мотоциклета. Сколько сидело на втором, было не понять, а в первом явно двое, второй в люльке. Вся команда обер-лейтенанта Аллофса в полном составе.

Моторы перешли на надсадный режим, выехав с моста на ведущую наверх дорогу.

Гапан соскочил на снег, приветливо хлопая себя по бокам рукавицами.

Витольд Ромуальдович остался сидеть как сидел. Он сейчас не будет глядеть в глаза этому недоноску. Будет случай для разбирательства...

Машины медленно, с одинаковой скоростью, как привязанные, прокатили друг за другом. Зепп и Вилли правили, не глядя по сторонам.

Гапан подбежал к мотоциклетной коляске, насколько можно было различить в темноте, запричитал, вернулся — глаза выпучены.

— Там этот ваш беленький — по-моему, дохлый.

— Нажрался, — презрительно бросил Михась.

— Не, дохлый, дохлый!

Витольд Ромуальдович почувствовал, что его опять охватывает холод. Гапан наверняка прав.

Глава девятая

Прошло всего два дня после пьяной, странной, смертельной для Скиндера ночи, и команда обер-лейтенанта Аллофса снялась и в одночасье упорхнула из Дворца. Тело ефрейтора еще раньше забрали в особом гробу люди из следственного отдела кореличской жандармерии.

Навстречу двум эвакуирующимся мотоциклам Аллофса в горловину выемки с Порхневичами на дне Далибукской Пущи вошла целая колонна разнообразной техники. Больше всего было грузовиков с упакованным в брезент грузом. Грузовик с пехотой, броневик, три мотоцикла, две легковые машины — «хорьх» и «вандерер», — два вездехода на смешанном колесно-гусеничном ходу, машины радиосвязи и еще техника, назначения не сразу понятного.

Неторопливо миновала эта ползучая сила Сынковичи, пройдя краем строящегося аэродрома, потом проломилась, пугая до смерти население, через Лунно, Новосады и остановилась на территории Дворца. Но не вся: часть, состоявшая из одного «вандерера», одного грузовика с вооруженными людьми, бронетранспортера и грузовика, покрытого брезентом, проследовала дальше в Гуриновичи, где вся забота об их обустройстве пала на плечи Гапана. Он постарался отличиться; помимо того, что это входило в его обязанности, он с первого взгляда оценил, какие прибыли на этот раз германцы.

Во главе был ни много ни мало майор по фамилии Виммер, приземистый, с квадратной головой и длинным узким носом, рот широкий, выражение всей личности надменно внимательное. Если попал в полосу его зрения — тебе будто жернов положили на загривок.

Вся команда была совсем не как у Аллофса, — неторопливые, серьезные люди. Вилли и Зепп могли позудеть на губной гармошке, поскалить зубы, эти же двигались так, словно не интересовались окружающим вообще. На шее у каждого был шмайссер, на спине рюкзак. На ногах не сапоги, а массивные черные ботинки. Облачены они были в одинаковые коричневые бушлаты.

В тылу «школы» стена в стену было заколоченное помещение кабака — расколотили, пригнанные бабы торопливо вымели, протерли там все. Вдоль стен разлеглись походные койки на низких ножках, в углу были сложены выгруженные из грузовика большие ребристые емкости из светлого металла, похожие на канистры.

Мирон, Гунькевич и Касперович, посланные Гапаном для подмоги, были молчаливо, но однозначно изгнаны — не ваше тут дело. Стояли в сторонке, вдруг покличут. Обменивались тихими соображениями — да, это уж приехали так приехали. Зачем только?

Гапан сунулся было к майору, как же — гостеприимство, с хлебом с солью на полотенце, но его отставили, даже, кажется, не вполне понимая, кто он такой. Он желал довести до сведения, что у него накрывается стол, чем бог послал, но у сумрачных гостей уже, оказывается, была раздута полевая кухня, и на всю округу разносился запах горохового супа с копченостями.

Если первые немцы вызвали довольно оживленный интерес у населения, и интерес, надо сказать, не пугливый, то эти, вроде не прикладывая к тому усилий, держали селян на расстоянии. Без всякого специального предупреждения Гапана никто не стремился подойти и поглазеть.

Поставленный на часы у входа в «школу» Мирон стал свидетелем зрелища, которое его оторвало даже от непрерывных мутных дум о событиях той ночи. Он стоял, шмыгая простуженным носом и глядя в неопределенное место в низком, сером небе над деревенскими хатами, на сами темные хаты и на колодезный сруб, у которого неловко возились несколько старух. И тут в область его вялого внимания слева вплыли четыре бледных призрака — голые немцы, то есть абсолютно голые, прошли в направлении колодца, опасливо ступая босыми подошвами по укатанному, нечистому здесь снегу.