— Боже мой, прекратите:

— Но так оно и есть. Я весь день не могу думать ни о чем другом, это убивает меня, и, похоже, сегодня вечером я не смогу съесть ни кусочка.

— Надо постараться. К тому же вы ведь не можете ему ничем помочь!

— Нет. Никто не может ему помочь. Против судьбы мы бессильны.

— Тут вы правы. — У обеих вдов был совсем расстроенный вид. — Идем, Лиза, — сказала та, которая была симпатичнее. — Я хочу перед ужином зайти в каюту. Желаю приятного вечера!

— Спасибо, взаимно.

Дамы удалились. У Матиаса сложилось впечатление, что они так заторопились, лишь бы уйти от него подальше, и это доставило ему удовольствие.

Он откинулся на спинку сиденья и закрыл глаза, наслаждаясь вечерним солнцем.

У Ребекки больше не осталось сил. Она уже не могла ни плакать, ни надеяться, она словно окаменела.

И постепенно ей стало ясно, что Хериберт без всякой причины покинул ее и был поглощен волнами Атлантики, но она никак не могла понять почему.

В девять часов Татьяна как сумасшедшая забарабанила в дверь каюты Матиаса.

— В чем дело? — нервно крикнул он, поскольку собирался поспать еще часок.

— Мать дела не хорошо! — всхлипнула Татьяна.

Матиас встревожился.

— Сейчас приду! — крикнул он. — Через пять минут буду.

Когда он зашел в каюту, Генриетта с закрытыми глазами неподвижно лежала на спине. Левая половина рта бессильно опустилась, придавая ей гротескный вид.

— Мама, что с тобой? — спросил Матиас и слегка потряс ее за плечо.

Она никак не отреагировала.

Татьяна стояла у двери, прижимая носовой платок к лицу.

Матиас приподнял веко Генриетты. Ее глаза бесконтрольно подергивались. Он попытался испугать ее взмахом руки, но и на это никакой реакции не было.

— Мама, пожалуйста, пошевели пальцами!

Ответа не последовало.

«Новый инсульт, — подумал Матиас, — проклятье! Случился еще один инсульт, и она больше не может двигаться. И ничего не видит. И говорить, наверное, тоже не может».

Он повернулся к Татьяне:

— Расскажи, что случилось.

— Я сегодня утром хотеть ее будить и мыть, но не получается. Она не могла двигаться. Не говорить. Была как мертвая!

Татьяна разрыдалась, что Матиас воспринял как нечто преувеличенное и неуместное. Если здесь кто и имел причину плакать, так это был он, а не какая-то приблудная русская сиделка, которая знала Генриетту всего лишь неделю.

— Иди в свою каюту и успокойся, — недовольно сказал он. — Ей нужен покой. Я останусь здесь и вызову корабельного врача.

Татьяна кивнула и поспешно выскользнула за дверь, словно преступление совершила.

Какое-то время Матиас стоял перед матерью и просто смотрел на нее. Затем наклонился и позвал:

— Мама, это я, твоя принцесса! Пожалуйста, мама, подай знак, что ты еще не мертва, что ты меня любишь и хочешь жить дальше.

Он подождал.

Мать не реагировала. Даже дрожание ресниц не выдавало, что в ней осталась хотя бы искра жизни. Он сел рядом.

— Проснись, мама, это я, твоя принцесса! — повторил он.

Матиасу показалось, что он услышал легкий вдох. Но, возможно, он и ошибся.

— Пожалуйста, посмотри на меня! Хотя бы в последний раз!

И снова ничего не произошло.

— Ты помнишь, мама, мне было, наверное, лет семь-восемь, когда, как каждый год, в школе был детский карнавал. Я хотел быть ковбоем, чтобы у меня на поясе висел пистолет. У всех мальчиков в моем классе дома были пистолеты и винтовки, и даже танки и пушки. Только не у меня. Ты мне это запретила. Чтобы у меня не испортился характер. Я даже не имел права на водяной пистолет. А было бы так здорово играть с ним в ванне или обрызгать соседскую кошку! Ты можешь вспомнить, как ее звали? Мне кажется, Минка или Тинка. Или так звали кошку Брайтбахов, которые купили дом у Везелей? Я уже не помню, да это и неважно. Самым моим сокровенным желанием было зарядиться ковбоем, но у тебя были другие планы, мама, ты помнишь? Ты купила блестящий розовый карнавальный шелк, белые кружева и сшила длинное платье с рюшами. А к нему я должен был надеть маленькую корону, которая надевалась, словно обруч, на голову. А потом ты накрасила мне губы розовой губной помадой, и получилась твоя маленькая сладенькая принцесса. И я должен был, спотыкаясь, идти в школу в твоих слишком больших туфлях на высоких каблуках. Как мне тогда было стыдно, мама! Так невероятно стыдно! Ты можешь себе это представить?

Матиас еще помнил, как он, плача, вбежал в класс, босиком, с туфлями в руках.

Был февраль, и ноги у него были холодными как лед. Первым делом он переобулся в кроссовки — на счастье, его сумка с одеждой для физкультуры была под партой. А потом он потерянно стоял в классе между индейцами и ковбоями, медведями, кошками, колдуньями, суперменами, вампирами и неопределенными фантастическими фигурами. Кроме него, принцесс не было. Ни одна из девочек не нарядилась так.

Он тихонько уселся на свое место, засунул корону в сумку и считал часы и минуты, пока ужас и карнавал закончатся и он сможет вернуться домой и переодеться.