Когда Юрген в одиннадцать вечера сообщил, что его мать сидит в ресторане с какой-то подругой и хочет поесть чего-нибудь легкого, он отпахал уже семь часов. Ему казалось, что нога вот-вот лопнет и разорвет гипс. Боль была такая, что он сходил с ума, и каждый шаг был мучением. А тут еще в зале сидела его мать. Он сто раз просил ее не приходить сюда. Не приходить в заведения, в которых он работал. Ему было стыдно.

От шефа он не услышал ни слова благодарности за то, что, хотя и был еще на больничном, явился на работу. Лишь короткое «Давно пора» и «Давай шевелись, у нас в меню спаржа».

Спаржа. Не было ни одного овоща, который требовал бы стольких усилий и который Алекс ненавидел бы больше.

До сих пор он ни разу не сделал перерыва. Он не завтракал, у него до сих пор не было и крошки во рту, он не сделал ни единого глотка воды. У него было ощущение — как, впрочем, почти каждый вечер, — что вот сейчас он упадет. И конечно, обе дамы заказали спаржу. За десять минут до того, как кухня прекращала работу.

И, как часто случалось, Алекс готов был расплакаться. Это был его первый наполовину укороченный рабочий день, потому что обычно он работал четырнадцать часов без перерыва, но сегодня у него больше не было сил. Ресторан опустел, и минут через сорок минут Алекс подошел к столу, где сидела его мать с подругой.

— Хай, мам, привет, Эви, — сказал он. — Давно не виделись. Ты еще жива?

— Как видишь. — Эви улыбнулась. Она абсолютно не была шокирована его грубым тоном.

— Что вам здесь надо? — Алекс старался говорить потише, чтобы никто из коллег не смог их подслушать. — Неужели в Берлине нет ни одного ресторана, где в это время можно получить что-то из еды? Обязательно нужно приходить сюда?

— Я не могла до тебя дозвониться, — шепотом ответила Тильда, — и решила посмотреть, не вышел ли ты на работу. То, что Эви со мной, — чистая случайность.

— Да, я снова работаю. Значит, все? Или еще что-нибудь?

Ему было чертовски неприятно сидеть в поварской форме за одним столом с матерью, и он даже не знал, разрешается ли это. С большой долей вероятности у его шефа сейчас случится очередной приступ бешенства.

— Мне нужно на кухню.

— И долго тебе еще работать?

— Без понятия. Два часа, три. Все будет зависеть от того, что еще нужно сделать и что подготовить на завтрашнее утро.

— Когда можно будет позвонить тебе завтра?

— Вообще никогда. Я начинаю работать в восемь утра и open end [13] . До полуночи я точно не освобожусь.

— Это опять шестнадцать часов работы. Алекс, так нельзя! Если ты сегодня будешь работать до двух… И в восемь снова надо идти на работу?

— Тогда я смогу подрыхнуть перед двойной сменой еще три часа. Чудесно!

— Да это же противоречит всем правилам! — подключилась Эви. — Это абсолютно незаконно!

— Да. Но так все складывается, и тут ничего не поделаешь.

— Наверняка можно что-то сделать! Просто вы не должны поддаваться…

— Да что ты вообще понимаешь! — процедил Алекс сквозь зубы. — Ты же не имеешь об этом ни малейшего понятия! Ни малейшего! Если мы упремся, нас выкинут с работы. Сразу же! А через два часа здесь будут новые люди. Поваров развелось, как песка в море. В каждой тюряге их обучают сотнями. Если хочешь чего-то добиться и, возможно, стать шеф-поваром, нужно пройти через это. — Он отвернулся. — Не сушите себе головы из-за меня!

Не попрощавшись, он исчез в кухне.

— Алекс выглядит ужасно, ты не находишь? — Эви задумчиво покачала головой. — Боже, да что с ним такое?

Тильда готова была расплакаться в любой момент.

— Пойдем где-нибудь выпьем, — сказала она. — Похоже, мы сделали огромную ошибку, что пришли сюда.

Вечер с Эви пошел ей на пользу. В первый раз она позволила себе разозлиться. На Алекса, который занимался тем, что загонял себя в могилу, агрессивно реагировал на каждое замечание, которое делали люди, готовые ему помочь, которые любили его, и на Матиаса, который, как всегда, когда он был нужен, разъезжал где-то на спортивном автомобиле.

От ее жизни ничего не осталось. Тильде стало понятно, что она уже давно потеряла почву под ногами. У нее была только одна возможность — изо всех сил плыть против течения.

Как всегда, минута в минуту, в двадцать минут десятого раздался дребезжащий звук радиобудильника, и, как каждое утро, Кай Грегори и сегодня поклялся наконец-то купить другой — с лучшим, теплым звучанием. Итальянский певец, которого он не знал и знать не хотел, больше всхлипывал и плакал, чем пел, и в своей песне ныл о тоске и о сердце, которое «не может биться без тебя».