– Черный! – проорал я, но он не обратил на меня внимания. Следом за мной паж пинками выгнал на крышу людоедку. – Дракон!

Впрочем, я мог бы и не предупреждать. И паж мог бы не переживать за наши шкуры – Дракон обладал достаточной выдержкой, чтобы не сожрать всякого, кто вылезет наружу. Это его широкие крылья подняли этот ветер – незамеченный нами, он завис немного позади башенки и наблюдал за поединком некоторое время. Но позволить Черному убить папашу-людоеда он не мог – все-таки, он очень желал отомстить. С визгом он свалился сверху, как камень, и ухватил лапищей людоеда поперек туловища. Черный, сбитый с ног, покатился по крыше. На миг наступила тишина, такая тонкая, что было слышно, как сипит придавленный людоед, которому страх как хотелось продышаться, поединок вымотал его как хороший марафонский забег, и как мелкий дождичек капает по крыше, постепенно затихая.

– Что, навозный ты червь, – прошипел Алкиност, слегка придавливая людоеда еще разочек, да так, что несчастный побагровел, и его и без того выпученные глаза чуть не вывалились из орбит, – не помогло тебе твое вонючее логово? Что скажешь теперь? Снова будешь смеяться?

Папаша-людоед с ненавистью смотрел на Алкиноста Натх своими выпученными глазками, и его мясистые губы шевелились.

Сначала я думал – Дракон задавил людоеда, и тот испускает последний вздох. Изо рта его вылезала какая-то каша из мычания и причмокивания. Но потом я понял – людоед что-то говорит! Этот мерзкий урод с трудом ворочал языком, он не умел говорить как следует!

– Я сделал из твоей ящерицы сапоги, – таков был смысл того, что пытался сказать людоед. Алкиност взревел от ярости, пальцы его сомкнулись, и когти прокололи кожу на толстом грязном теле, превращая убогую одежду на теле людоеда в лохмотья. Людоед заорал от боли.

– Что ж, ты, оказывается, большой шутник, – произнес Алкиност. – Только и я люблю шутки. Сапоги… Я велю сделать из тебя барабан. И, думаю, ты еще увидишь, как твою кожу будут распяливать на рамках!

Безжалостно Алкиност Натх ухватил людоеда – думаю, он покрошил уродцу все ребра, – и взлетел в небо. Черный, поднявшись на ноги, проводил его долгим взглядом.

– Думаю, он немного разозлился на твое самоволие, – заметил я. – Он и слова тебе не сказал.

– Ничего, – отмахнулся Черный. – Он утолит свою жажду мести и простит меня. Кроме того – о каком самовольстве идет речь? Я не нарушил ни единого его приказа. Паж вот нарушил, – он кивнул на пажа, – а я нет. Он мне ничего не запрещал.

Я ухмыльнулся.

– Будем считать, – заключил я, рассматривая грязную и вонючую одежду, – что мы уже достаточно наказаны.

К утру мы вернулись в замок Алкиноста Натх.

Мы продрогли до костей – плащи, щедро перепачканные людоедовыми нечистотами, мы выкинули там же, а одежду попытались застирать в близлежащем озерке, и потому она была порядком мокра. Несмотря на все меры, от нас смердело, наверное, до самых гор, и Черный, шмыгающий красным носом, лишившийся любимой меховой куртки, был зол, как стая волков.

Были с нами и наши боевые трофеи.

Следом за моей лошадью, чье седло украшала разрубленная мною голова уродца, плелась людоедка в платье из кожи Дракона. Я самолично затянул петлю на её шее и накрепко скрутил её запястья жесткой веревкой. Она шла босиком, и, наверное, пересчитала своими пятками все камни на дороге, ей было невероятно холодно, так холодно, что она тряслась, из носа её текло, и она выглядела жалкой и грязной в своем роскошном платье. Уродливая старая нищенка…

Наверное, это было жестоко, но я настоял на этом, памятуя о сожранных детях.

К седлу насупленного Черного, который выглядел просто зловеще, было привязано три головы уродов-людоедов, остальные головы (не помню, сколько их было) тащились следом за ним, подскакивая на всех колдобинах и выбоинах.

Наверное, что-то в нем изменилось в эту ночь. Он ничего не говорил и ни о чем не рассказывал, но по его лицу со впавшими щеками, с его лихорадочно блестящими глазами я понял, что для него все перестало быть просто забавным приключением, и что его корона принца становится больше похожа на терновый венец.

Но он не снимет её.

– Что? – я, наконец, не выдержал. Его молчание было не только угнетающим – когда мы въехали в город, люди, завидев нас, останавливались, а глядя в глаза победителя, отступали на шаг, и наша маленькая процессия больше походила на похоронную.

Черный все так же молча и сосредоточенно смотрел перед собой сухими глазами. Ни один мускул не дрогнул на его лице.

– Что?! – нетерпеливо повторил я.

Он еще немного помолчал.

– Я шел по боковому ходу, – сказал, наконец, он. – Там тоже были людоеды…

– Ну и..?

– Их там было много. Очень много. И не только их…

Он глянул на меня. В глазах его была такая боль и такая злость, что, думаю, половина из этих тварей передохла только оттого, что заглянула туда.

– Нужно еще раз сходить в замок, – сказал Черный. – Убрать там… Не должно хоронить людей в говне.

Тем временем мы подъехали к воротам замка и трубачи на башнях приветствовали нас. Перед нами раскрылись ворота, и прежде, чем наши лошади ступили на подвесной мост, в воздух из-за стены были выпущены сотни белых голубей, а стража приветствовала нас, ударяя мечами о щиты. Королевский прием; только город за нашими спинами скорбно и испуганно молчал.