Да, Бронюс, это была моя жена.

— Чертовщина! — сказал Бронюс.

— Точно, Бронюс. Это была моя жена и мать моей дочки. Лоб заклеен пластырем, правая рука — на перевязи.

Словно оцепенев, мы пятились от выхода, в это время кто-то что-то пронюхал, понял, через все здание аэровокзала к нам уже бежал фотограф в белых штанах, подскочив, щелкнул. «Убью!» — в ярости крикнул я ему, а жена отвернулась и глядела через распахнутую дверь на людей, которые, ссутулясь, брели через поле к самолету.

Разве это не было величайшим счастьем, величайшим чудом в моей жизни, в жизни всей нашей семьи, Бронюс? И невыносимым бременем тоже — когда надо радоваться и плакать одновременно. Пусть это не прозвучит напыщенно: с того раза, на что-нибудь решаясь, я молча советуюсь с теми, которые погибли возле того аэродрома, и с теми, которые тогда молча брели к самолету, чтобы улететь к братской могиле.

— Довольно!.. Говори лучше, как все случилось? Засиделась у этой своей подруги?

— В общем, да; она собиралась лететь со всеми, но пришлось остаться, поскольку таксист в спешке зацепил за грузовик, ничего страшного, только в аэропорт жена уже не успела. На всякий случай она заранее предупредила руководителя экскурсии, чтобы ее не ждали. Из больницы, где ей сделали перевязку, в аэропорт жена приехала в тот миг, когда все уже кончилось.

— Я слышал об этом случае.

— Всюду о нем говорили.

— Нет, но я слышал, что одна женщина спаслась… Только уже не помню, каким образом. Когда это было?

— Восемнадцать лет назад.

— Совсем не веселая твоя история.

— Говорил же, что все идет вместе. Поверь: и меня, и жену, и дочку это редчайшее событие заставило почувствовать… Пожалуй, вкус жизни.

— Верю. Вижу…

Бронюс уставился на противоположный берег реки. Над ним парила большая птица.

— Летит к твоему дому, — сказал Бронюс.

— Бывшему.

— Не осталось ничего?

— Нет… Все осталось. Больше, чем было. Тут, — Винцас ткнул пальцем в грудь.

— Сдались нам, Винцас, эти детские обеты! А ну их! — Бронюс встал и по привычке одернул пиджак.

— Теперь твоя очередь. Рассказывай.

— Ладно. Вставай и подойди поближе, лучше сойдем с тропы.

— Зачем это?..

— Иди, иди, всегда ты горазд был кричать!.. Скажу только тебе одному…

Винцас встал, Бронюс подошел к раскидистому орешнику. Говорил он шепотом, волнуясь, говорил очень коротко. Когда кончил, попробовал улыбнуться.

Винцас глядел себе под ноги.

— Вот так-то, Винцас. Щепки мы, и все тут. Овсяная шелуха. Ужас!.. Но знаешь, что хорошо: всегда есть люди, которые — как и ты сам… Хорошо, когда ты не один… Ладно. Твоя история — можно сказать, библейская. Просто трудно себе вообразить, как все колышется, нанизанное на тоненький прутик.

— Твоя пострашнее, Бронюс. Понятная, но и страшная. Как много должен выдержать человек.

— Безымянная высота, Винцас. Помнишь по военной науке? Послушай, черт побери, может ли творчество обладать фундаментом попрочнее того, что дает жизнь? Ведь нет?

— Я тоже так думаю.

— Кстати, Винцас… Скажи… Почему в наших народных песнях так часто упоминается Дунай? Где и когда литовцы эту реку видели?

Винцас внимательно досмотрел Бронюсу в глаза.

— А… Понимаю. Читал. Видели, разумеется, видели — в седой древности. Но это название в песнях стало нарицательным именем реки.

— Это точно? А я и не знал. «По ту сторону Дуная…»

Тридцать лет спустя… Пускаться ли сейчас в пустяковые разговорчики, рассказывать ли, как жили, что видели, что слышали? Странное дело: обоим кажется, что большая часть их жизни минула здесь, возле булыжного шоссе, которое сейчас залито асфальтом.

Откосы реки Бальчя, орешники Бальчи, люди с Бальчи, которых почти уже нет. Из того времени.

Тридцать лет спустя.

Внизу, у того места, где через речку должны быть переброшены мостки, слышен повторяющийся скрип — видно, дерево, какая-нибудь ольшина, трется о бревно мостков, всегда ведь терлось… Скрип-поскрип — медленно, с писком приоткрывается форточка познания.

— Так что, Винцас, поехали? Когда теперь?

— Давай сбавим десятилетия, Бронюс.

— Нет: опять через тридцать! Не перезваниваться, не списываться — в тот же день и тот же час.

— Да пошел ты знаешь куда: тогда будет 2013 год!

— Ну и что? Будет! Или думаешь, что нет?

— Ничего я не думаю… Ты расскажешь свою веселую историю, я — печальную. Кто-нибудь уж нас привезет…

— Привезет, Винцас… Приехал я последним, поэтому удаляюсь первым. Ты давай немножко задержись.

— Спятил! Давай вместе поедем. Почему я должен оставаться один?

— Так и пойдем, будто барышни, через льняное поле? Знаешь, немножечко грустно, Винцас. Теперь я скажу громкими нашими словами тех времен: не будем компрометировать идею!