Это не помогло; Изидорюс остался хромым, а четверо сыновей постарше в тот же день ушли из дому, шлялись по далеким деревням, дома не показывались, только по утрам отец часто недосчитывался на мельнице мешка-другого муки. Через год еще четыре сына ушли, остались две девчонки да Юозапелис. Юозапелис на третий год после этого помер, не жилец был на этом свете. Похоронили его на сельском погосте. С того дня Изидорюс редко появлялся на мельнице, жернова запускали сами соседи, кто умел, и мололи сами, оставляя меру муки или кусок мяса, а под конец все пошло прахом, когда две последние дочки Изидорюса, не такие еще и взрослые, поцапавшись с матерью, отрезали:

«Ты на нас не ори, а то принесем тебе в подоле по ребеночку и бросим на порог…»

Выгнал Изидорюс дочек, да и выгонять-то их не пришлось, сами ушли в обнимку с парнями из дальних деревень, вогнал в гроб Изидорюс и жену — весной, в гололед, увезли ее в санях на погост. Сани были подбиты железом и жутко визжали. Из тринадцати человек остался он один.

— И теперь еще жив? — какое-то время спустя печально спросила Дейма.

— Жив. Вон его дырявая крыша.

— А дети?

— Может, кто и знает, где они, только Изидорюс — нет. Однако про Изидорюса еще не все. Из-за этих хлопот и горестей потерял Изидорюс свое место среди людей, он отошел от них, скажет при встрече слово и уходит, потупив глаза. Как-то мы с учителем поехали в эту деревню, остановились возле речки. Как раз возле прогнившей и заплесневевшей его мельницы. Учитель велел подождать. И впрямь — вскоре появился и сам Изидорюс. Подойдя к нам, сказал «здрасте», не глядя на нас.

«А этот кто?» — показав на меня, спросил Изидорюс.

«Это доктор. У меня остановился».

Изидорюс таким страшным взглядом оглядел меня с головы до ног, что оторопь взяла.

«Да этот твой доктор не ахти кого может вылечить», — равнодушно и с презрением сказал Изидорюс.

«Я рыб лечу, Изидорюс», — ляпнул я ни с того ни с сего, чтоб спасти положение, но Изидорюс почему-то оживился.

«Рыб?!»

«А ты не рыбачишь, Изидорюс?» — спросил учитель.

«За меня рыбачат».

«Кто?» — заинтересовался учитель, решив, что вернулся кто-нибудь из детей Изидорюса.

«Выдра…»

«Ну и ну!»

«Обвел я эту зверюгу вокруг пальца. Иду, гляжу — вылезает из воды со здоровенной рыбой в зубах и несет ее в кусты. Отнесет и возвращается, опять в воду ныряет, и опять из воды лезет. Прокрался я в эти кусты, а там выдренок! Я у него рыбу забираю, черт его не возьмет, а эта дуреха знай носит да носит».

«И давно?»

«Как давно? Только вчера было. Сейчас пойду другого выдренка искать. Теперь-то мне есть за что зацепиться…»

Бенас несколько раз шлепнул веслами по воде и снова скрестил ноги.

— Понравилось?

— Очень, Бенас. Но это же страшно! Бенас, твои рассказы всегда такие страшные, от них веет холодом…

— Правда?.. В этом нет ничего плохого, Дейма: прохлада освежает человека, отрезвляет рассудок.

— Бенас!.. Страшно от такого отрезвления…

— Дейма, чего ты все время боишься?.. Погоди, еще про другого человека расскажу. Думаешь, что вон тот, к которому мы сейчас подплываем, какой-нибудь заурядный человек? В прошлом году цыгане украли у него большие деньги, он безбожно запил, желудок испортил, вырезали часть желудка в больнице, а теперь он опять пьет. Принесет бутылку к корове, которую каждый день водит по берегу, осушит залпом, потом чешет корове шею и лоб, всякие ласковые словечки ей говорит, и частенько оба славно дрыхнут на лужайке, пока не придет жена с подойником или пока корова не проголодается. Видишь, он меня знает, вот, шапку приподнимает.

— У вас гости, доктор? — чуть шепелявя, спрашивает с берега человек. Бенас громко отвечает:

— Так вот, Адомас, живешь себе один, поживаешь, и вдруг уже не один.

— Это хорошо, что дождались, это хорошо. А то все будто отшельник какой… А гостья-то хорошенькая.

Щеки Деймы вспыхнули.

— А вы-то как, Адомас, поживаете?

— Во! — Адомас проворно выставляет вверх большой палец. — Чтоб господь каждый день так давал… Что ж, счастливо вам с гостьей покататься, доктор. Рыбачить не пробуете? Есть у меня удочки разные, и места хорошие знаю.

— Не рыбачу, Адомас. Боятся меня рыбы.

Адомас весело смеется, демонстрируя щербину между пожелтевшими зубами, и, надевая шапку, еще раз говорит:

— Желаю весело покататься! Вы лучше давайте за остров, в самый конец озера. Не были там?

— Нет, там еще не бывал.

— Есть там такая березовая рощица, иногда и я корову бросаю, добираюсь на лодке, улягусь на полянке и гляжу себе в небо. Там очень приятно в небо глядеть, доктор.

— Придется попробовать.

Бенас внимательно наблюдает за Деймой. Она преисполнена печальной радости. Ей идет цветастое платье. Ее чудесные черные волосы блестят на солнце. Улыбаясь как бы самой себе, она устремила глаза вдаль, на серый костел, освещенный солнцем.

Взобравшись на голову капуцина, оба растянулись ничком и долго молчали. Потом Дейма спросила:

— Бенас, мне можно раздеться?

Он вздрогнул.

— Почему ты спрашиваешь? Никогда раньше не спрашивала.

— Да, Бенас. Я и сама толком не знаю… Здесь какое-то странное место.

— Раздевайся. Не надо спрашивать о таком.

— Хорошо, а ты не хочешь раздеться?

— Я — нет.

Дейма неторопливо стала раздеваться, было слышно, как потрескивают ее волосы, когда она через голову стягивает платье.