Герда была бледна.

— Опять поплывете? — подавленно спросила она.

— До острова…

— Как всегда?

— Да… Трудно выдумать что-то новое… Герда, я знаю, учитель мне говорил.

— Все так внезапно…

— Болезнь?

— Опухоль легких. Злокачественная, как сказали бы вы.

— Много лет ей было?

— Шестьдесят восьмой.

— Мы, врачи, такой исход считаем почти благополучным. Слава богу, человек прожил достаточно. Нам бы столько… Однако нельзя так говорить. Простите. Долго болела?

— Скоропостижно.

— Тем более…

— Вы так утешаете?

— Вы в этом и не нуждаетесь, Герда… А мы тут вчера похоронили соседку учителя. Слышали, наверно, что умерла, родила ребенка и умерла при родах. Меня учитель тоже возил в больницу, но было уже поздно.

— Вы простите, но говорят, что врачи этой больницы виноваты. Это правда, доктор?

Герда стояла перед ним почти в профиль, чуточку наклонив голову. Он смотрел на ее маленькое ухо, которое смахивало на розовую раковину, подарок, привезенный из дальних стран.

— Когда раньше времени умирает человек, врач всегда виноват, даже если никто его не обвиняет. Разве ты можешь быть уверен, что сказал последнее слово, что нашел последний выход? Я не смею утверждать, что было так или иначе. Не хочу и врачей обвинять. Знаю только одно: страшен человек без страха, без сомнений, без душевных весов.

— О чем вы, доктор?

— О тех, кто лишен душевных весов… Может, и об этих врачах. Страшен человек, который, не прилагая никаких усилий для постижения самого себя, повинуясь звериному инстинкту любой ценой вытянуть, подобно мерзкому земному червю, свою плотскую голову выше других, выбрасывает эти весы на свалку!

Ему показалось, что Герда удивительно спокойна.

— Много смертей я видел, но на этот раз все было по-другому. Процессия, ползущая на коричневатый холм на кладбище, и страшнее всего — мать покойной. Она шла за гробом, увядшая и старенькая, доживающая последние дни, и несла на руках новорожденного. Такой маленький и сразу одинокий, один на свете.

— Отца его не было?

— Неизвестно, кто был отцом. Разве что сама мать знала.

Герда пальцем ноги катала камешек.

— Да… Вырастет среди людей, не пропадет. А ваши воспоминания, доктор? — спокойно спросила она некоторое время спустя.

— Собираю, все собираю, Герда.

На этот раз он должен был поступить иначе, чем всегда. Он не должен был оставлять ее, такую одинокую, на зеленом берегу. Однако черный жук снова задрожал в окуляре микроскопа, и он отчалил один. Герда стояла на берегу, катая ногой камешек, а потом все повторялось: она поднималась на холм, останавливалась посреди красного клевера и глядела на башню серого костела. Слабый ветер шевелил платье Герды. Стояла она недолго, — не оборачиваясь, шла дальше, вошла через маленькую калитку во двор костела, и на этом месте глазам Бенаса предстала лишь унылая пустота.

Бенас медленно греб к острову, к голове капуцина, где обитало много полевых мышей и кротов. Когда он был в самом центре острова, то услышал удары костельного колокола. Стая ворон с громким карканьем кружила над кладбищем и костелом, а потом уселась на деревьях.

Бенас сел, снял кепку и слушал, как вечером на острове трудились кроты, крест-накрест вспарывая землю и изредка попискивая, — Бенас слышал, даже не прикладывая ухо к земле.

Так прошло еще два дня. С самого утра он уходил на озеро и, выбравшись на остров, был там до позднего вечера, возвращаясь лишь ночевать. Оба дня он видел, как по берегу гуляла Герда, издали она казалась ему совсем крохотной, гуляла недолго, и только вчера просидела несколько часов под березой, читала книгу, пробыла на берегу допоздна, пока из-за острова не показалась его желтая лодка.

Греб он прямо к дому учителя, решив привязать лодку к ольшине. Войдя во двор, на меже среди картофеля увидел черный автомобиль и самого учителя, который забрался под машину и стучал по ней огромным молотом.

— Не слишком ли сильно? — спросил Бенас.

— Что?

— Не велика ли кувалда для такой работы?

— Старого черт не возьмет.

— Поломался?

— Зачихал в полдень и заглох возле школы, когда ехал в гору. В школе полно студентов, для них это развлечение, сбежались и затолкали меня на горку.

— Красиво выглядела.

— Что?

— Да ваша езда в гору…

— Недурно и выглядела… Как день прошел? — учитель еще раз бабахнул молотом и стал выползать на животе из-под машины. — Уплываете и до вечера не показываетесь. В другие годы по деревням катались, окрестности осматривали.

— Да ваша техника шалит, — сказал Бенас.

Учитель развел руками:

— Когда вы поедете, шалить не будет…

— Доктор, и не говорите… Этот старый драндулет вся его радость. И не надоест же — с утра до вечера под машиной, — выпрямилась на грядке жена учителя, ставя наземь лейку.