В те времена на гористом острове, окружённом скалами, существовало свыше двадцати поселений. Земли, пригодной для плантаций было мало, а ещё меньше имелось воды. Только в трёх поселениях имелись родники или ручьи, остальные обходились колодцами. Фактически остров, из-за природных условий, перспектив для развития не имел, проигрывая по всем возможностям Берегу Сент-Доменг, где имелись крупные порты, земля, вода, и масса животных, пригодных для отстрела. Население Тортуги, оттеснённое горами, скопилось в восточной части острова, расстояние между поселениями не превышало полмили. Самыми большими поселениями были Бастер и Кайон. Бастер расположился вдоль бухты, имея портовые склады, таверны, мастерские ремесленников и порядка шестидесяти жилых домов, построенных из дерева и самана. Выше посёлка, примерно в трехстах шагах находилась резиденция губернатора. Там же, в районе Ла-Монтань высилась часовня, где обязанности кюре исполнял капуцин отец Марк. Порт прикрывался фортом, стоящим на берегу моря, с бойницами и несколькими пушками на помосте и большой трехэтажной башней с пушками, стоящей в шестидесяти ярдах от берега и имеющей обстрел во все стороны. К западу от Бастера лежал Кайон. В этом посёлке жили люди состоятельные и известные — купцы, торговцы, отошедшие от дел флибустьеры. Часть домов была выстроена из камня, в том числе и часовня. Этот посёлок тоже стоял на берегу маленькой мелководной бухты, пригодной для лодок и баркасов, но защитных сооружений не имел, хотя именно сюда испанцы дважды высаживали десант. На восточной оконечности острова стоял Мэзон-форт с пушками, позволявшими обстреливать суда, пытавшиеся войти в Тортугский пролив с враждебными целями. С наблюдательной вышки, устроенной на горе, неслась дозорная служба. Хотя самой лучшей защитой острова д'Ожерон считал флибустьеров и их корабли. Орудий на них имелось гораздо больше, чем в построенных на берегу укреплениях.

На огромного Малыша подобрать одежду было трудно. Хотя рана на ноге давала себя знать, но идти Полю всё равно пришлось, благо трактирщик указал ближайшую лавку. Обычно охотники закупали всё нужное в лавке для буканьеров, там товар подешевле, ткани попроще и покрепче. Им ведь охотиться и туши разделывать, а не в посёлках красоваться.

Старый еврей, сразу почувствовав в них простаков, не знающих истинной стоимости покупаемым вещей, и, хотя они торговались битый час, всё равно слупил с них полуторную цену. Зато они стали обладателями двух прекрасных камзолов, пары алых шёлковых рубах и двух великолепных шляп с лихо заломленными перьями. Жак даже расщедрился и купил себе башмаки с пряжками и к ним чулки красного цвета.

Выйдя из лавки, Малыш, нагруженный покупками, заковылял домой, а Бенуа направился дальше. Первым делом он обошёл оружейные лавки и купил себе полдюжины добротных ножей, похожих как две капли воды на те, что у него были до этого. Затем двинулся в сторону пристани: поглазеть на стоявшие в гавани корабли.

Никогда не служивший моряком, Жак не был уверен, что сумеет отличить шхуну от фрегата или бригантины, а тем более отыскать среди дюжины различных кораблей, стоящих на рейде, тот, на котором им предстояло выйти в море. Но "Стрела", в которую ему ткнул пальцем первый попавшийся флибустьер, плавно покачивалась на пологой волне всего в ста ярдах от берега, стоя на якоре и ведя ремонт. На шхуне ковырялись два плотника, меняя обшивку борта, пробитого в нескольких местах ядрами. На чёрном корпусе виднелось и название, выведенное позолотой, но Бенуа прочитать его не мог, по причине неграмотности.

Корабль ему понравился. Двухмачтовая шхуна имела по шесть пушечных портов с каждого борта и отличалась несомненным изяществом и хорошим ходом. Укрывшись от солнца, охотник посидел под навесом, рассматривая море и бухту. С берега все впечатления казались радужными: лазурная вода, набегавшие ласковые волны, лизавшие прибрежный песок и синь неба, отороченная с той стороны пролива зеленью Сан-Доминго. Но Жак помнил, как его пять недель везли на корабле в Новый Свет, в жуткой тесноте трюма, заполненного переселенцами. Каким вонючим и спёртым был воздух, какой противной была хранившаяся в бочках вода и дрянной еда, выдаваемая коком. А как страдали люди, когда судно попало в шторм и все узнали, что такое настоящая морская качка. Скрипучие доски борта, сдерживающие глухие удары волн, завывания от страха, опорожнившиеся желудки, горячечные молитвы в задраенном наглухо трюме. Это тоже было в его памяти, и Жак побаивался повторения этих ужасов. Бенуа предпочитал ходить по земле.

После сиесты, на улицах стало многолюдно. Возвращавшийся на постоялый двор Жак, беззастенчиво пяливший глаза на попадавшихся изредка женщин и порой причудливо одетых мужчин, поневоле заметил, что и сам является объектом пристального внимания. Он и не подозревал, что в Бастере уже все знали о двух отважных буканьерах, чудом уцелевших после испанской резни, один из которых был огромного роста, а второй, маленький, с простреленной грудью. Его несколько раз останавливали, пытаясь затащить в один из многочисленных трактиров, но он, с присущей изобретательностью, каждый раз отговаривался, умудрившись не обидеть ни одного из желающих поболтать и разузнать подробности за кружкой местного рома.

Г Л А В А 3

К пирушке приятели готовились тщательно, не желая перед новыми приятелями выглядеть нищими шутами. Впрочем, из-за потери нажитого добра, наверняка захваченного испанцами, сборы были недолгими. Камзолы отдали погладить кухарке, Ажен начистил обе шпаги и зарядил пистолеты, а Бенуа, как следует, наточил и надраил свои ножи.

Друзья осмотрели друг друга, найдя камзолы вполне сносными, нацепили оружие и двинулись в трактир, ощущая неудобство от новой одежды, к которой тело ещё не привыкло.

Тортуга уже гуляла вовсю. Слышалась музыка, песни и пьяные голоса. Любители выпить уже мерили улицу нетвёрдыми шагами, стараясь не пропустить ни одного кабака.

"Золотая сабля" находилась недалеко от пристани, и оба буканьера там не раз бывали, поскольку рядом располагалось заведение мадам Жозефины, пользующееся заслуженной репутацией, посещение которого (при поездках на Тортугу) охотники Флери считали непременным. В трактире же, на стене, действительно висела сабля редкой красоты, оправленная в золото и камни, предмет вожделения и зависти многих флибустьеров. Лет десять назад (как поговаривали), капитан одного из голландских флейтов, рассчитался ею за недельный кутёж всей команды, мотивируя тем, что в Средиземном море ещё полно всяких нехристей, и новую саблю он себе ещё добудет. С тех пор, старый ирландец О'Коннон сменил название трактира и оберегал полученную редкость пуще глаза, считая её оберегом, приносящим удачу. Он так и не согласился её продать, хотя по слухам ему предлагали за неё просто огромные деньги. Попыток же украсть сие ювелирное великолепие за все десять лет никто не предпринимал. На Тортуге воров не было, а ежели такие изредка и попадались (люди то всякие приезжают), то пеньковая верёвка быстро отправляла на тот свет всеми презираемого негодяя, нарушившего кодекс чести "берегового братства".

О'Коннон держал маленький оркестр (клавесин и две скрипки) и хороших музыкантов. Сервировка столов отличалась роскошью. Блюда подавались на золотой, позолоченной и серебряной посуде. А уж кухня и выбор вин были просто великолепны. Цены тоже были соответствующие, но "Золотая сабля" никогда не пустовала, изысканной гастрономией заманивая флибустьеров, живших одним днём и без всякого сожаления спускавших богатую добычу. А поскольку доля, получаемая после набега, была у всех одинаковой (если тебя не изувечили в бою), то вся команда примерно в одно время оказывалась на мели и готова была снова выйти в море и поискать удачу. Ну а если тебе не повезло в жестокой абордажной схватке, то получи возмещение от команды: за правую руку — шестьсот пиастров (или шесть рабов), за левую — пять сотен, за ногу — четыреста, за глаз — сотню. За огнестрельную рану тоже причиталось пятьсот монет.