Придя к такому заключению, Еленка успокоилась. Здраво поразмыслив, она решила: «Нет, на Дон мне ехать с Ванечкой никак нельзя, там ему и без меня непросто будет. А уж коли явится с женой княгиней, его казаки сразу обвинят, что Дон боярам продал, и прислужники царевы тоже в измене заподозрят. Как иначе-то, ежели женился на шляхтянке. Какого там я роду-племени да веры, никто не станет разбирать». Гладя Княжичевы кудри, красавица тоскливо вымолвила:

– Окажешься ты, милый, между двух огней и сгоришь, как тоненькая свечечка.

Разумная дочь полковника без труда поняла, что ее вторжение в жизнь Ивана не сулит тому ничего хорошего.

– Всем одни лишь беды от меня, но тебе, любимый, я печали не доставлю, скорей сама помру. Поеду-ка я лучше с Новосильцевым в Москву, а там будь, что будет. Заодно нашу любовь испытаю. Если стану нужна – разыщешь, – заключила гордая красавица и толкнула Ваньку в бок.

Княжич тотчас же открыл глаза. Заметив на лице любимой явное смятение, он тревожно вопросил:

– Случилось что-то?

– Да нет. Просыпайся, есаул, а то уйдут казаки без любимого начальника, – Елена кивнула на приоткрытый полог.

Неподалеку от шатра уже слышались людские голоса и конский топот.

– Вставать пора, князь Дмитрий скоро возвернется. Негоже будет, коли нас застанет нагишом.

Спрыгнув на ковер, она направилась к стоявшему у изголовья постели сундуку. На этот раз княгиня облачилась в широкие, наподобие малоросских, шаровары, чтоб скрыть от вожделенных взглядов соблазнительные округлости своего прекрасного тела, просторную белую рубашку, поверх которой накинула подбитый куньим мехом плащ.

Иван покорно последовал ее примеру. Одевшись, он почувствовал в кармане тяжесть выданного князем кошеля. Недолго думая, есаул достал его и протянул Еленке.

– За любовь, никак, желаешь расплатиться? – полушутя, полусерьезно спросила та. – Так я собой пока еще не торгую. Чего-чего, а деньги, слава богу, есть. Кое-что от прежней жизни княжеской осталось.

Испытующе взглянув на зардевшегося от обиды Ваньку, сумасбродка открыла лежавший в сундуке ларец. Иван окинул равнодушным взглядом ее сокровища: обильно пересыпанные золотыми монетами диадемы, ожерелья, браслеты и прочие дары покойного Воловича, затем, захлопнув крышку, поучительно изрек:

– Больше никому не показывай. Уже не маленькая, пора бы знать, как золото из человеков умеет алчных душегубов делать.

Положив поверх ларца свой кошель, он в свою очередь спросил:

– Плата за любовь, говоришь? Что ж, может быть, и так, я об этом как-то не подумал. Помню только, что отец, с войны возвращаясь, всю добычу маме отдавал. У моих родителей было так заведено.

Теперь настала очередь краснеть Еленке. Незатейливые Ванькины слова повергли ее в сладостный трепет. Нет, не бескорыстие есаула смутило своенравную красавицу. Это жадный человек, при случае, способен бесстрашье проявить, а истинные храбрецы никогда скупыми не бывают, склад души у них иной. Разве может о корысти печься тот, кто жизнь свою ни в грош не ставит. Поразило юную вдову Иваново спокойствие и уверенность в себе. Он, конечно, догадался, да княгиня и сама дала понять, кому обязана своим богатством. Однако ни тени злобы иль уничижения не увидела Еленка на лице любимого, когда напомнила ему о бывшем муже. В зеленовато-карих есауловых глазах была лишь истинно мужская мудрость. Глядя на Ивана, синеглазая вещунья наконец-то поняла, почему сотни суровых воинов так верят есаулу, смело отдают в его украшенные самоцветами по-женски нежные руки свою судьбу. Поняла Еленка и другое: «Только он спасти меня может. Одна, без Ванечки, среди совсем чужих людей я просто-напросто помру».

Словно маленькая девочка, заплутавшая в темном лесу и наконец увидевшая свет между деревьев, она шагнула было к Княжичу, намереваясь, пусть даже униженной мольбой, упросить взять ее в жены, но вдруг остановилась. Отважной дочери погибшего полковника припомнилось, что точно так же на нее смотрел в жуткий миг их расставания Гжегож Шептицкий.

«Нет, мне и Гжегожа бог не простит, а с Иваном что случись – одно останется, руки на себя наложить и гореть в геенне огненной», – подумала Елена.

Может быть, любовь да страх, объединившись, и одолели б дерзкий нрав красавицы, оставайся они с Княжичем наедине. Глядишь, и разрыдалась бы гордая шляхтянка на казачьей груди, но за порогом раздался знакомый кашель Новосильцева. То ли хворь напомнила князю о себе, то ль таким манером он решил дать знать постояльцам о своем возвращении.

При виде стоящих друг напротив друга Еленки с Ванькой царев посланник на какой-то миг залюбовался ими. Столь прекрасной влюбленной пары ему встречать еще не доводилось. Одинокому, стареющему мужу вдруг стало грустно, князю вспомнилась богатая невзгодами, но шибко бедная житейскими радостями собственная молодость, и он участливо спросил:

– Ну что, договорились, как вам дальше жить да быть? Повернувшись к Новосильцеву, с полными глазами слез, но бодрым голосом княгиня заявила:

– Да, мы все уже решили. Я еду с вами в Москву, а Ваня отведет на Дон свой полк, исполнит волю государя и отправится за нами вслед. На таком коне, как Лебедь, он нас еще в дороге догонит.

Жалко, Княжич в этот миг лица ее не видел. Уловив в Еленкиных словах чуть ли не радость, он нахмурил брови. Возразить Ивану было нечего – красавица княгиня его не отвергала, но дала понять, что желает, чтоб он ехал в Москву и там, на службе государевой, достиг достойного своей избранницы положения. Ну что ж, коль любимая так хочет, Ванька-есаул станет царским воеводой, если ради этого, конечно, не потребуется пойти против собственной совести. В свои двадцать лет Княжич не был наивным простачком, но по молодости лет еще верил, что дорогой чести можно прийти к вершинам власти.