У ордынцев разговор с казаками нисколь не дольше, чем у станичников с ними. Поначалу дочиста ограбили. Грабить было что – это юрту с бабами Илюха бросил, но казну разбойничью, которую хранил, всю с собою прихватил, не бедствовать же на чужбине. Покорись Рябой, глядишь, и оказался б в Турции. Конечно, не хозяином гарема, а рабом галерным, цепью к веслу прикованным. Но тут и он не стерпел. То ль потеря денег раззадорила Илью, то ли в рабство идти не захотелось – какой ни есть, а все ж таки казак. Выхватил развенчанный разбойный атаман засапожный ножик и бросился на татарву. Сказать по-русски, мол, собаке смерть собачья, наверное, несправедливо будет. Жил Рябой неправедно, паскудно, но принял смерть как вольный человек. На этот случай больше изреченье просвещенных латинян подходит – каждому свое.

Тем все и кончилось. Всколыхнулся было смутой казачий Дон, но из берегов не вышел. Хватило у станичников здравого рассудка, чтоб не допустить пролития братской крови.

В тот час, когда порубленный разбойный атаман упал на землю и сделался добычей воронов, с предводителем хоперцев дело обстояло немногим лучше. К вечеру другого дня Княжич снова впал в беспамятство, а по телу разлился жар, да такой, что казалось, черти сунули ему в нутро свои адские угли. Неотлучно находившийся при нем Митяй не на шутку встревожился и растолкал дремавшего после бессонной ночи Лысого.

– Проснись же ты, Иван, кажись, помирает.

Тот сразу же вскочил, подойдя к раненому, он положил ладонь на его пылающий лоб.

– Ну как? – с робкою надеждой спросил хорунжий.

– Плохо дело, похоже, кровь дурная забродила.

– Какая такая дурная кровь?

– Та, что вытекла из жил, а наружу не вылилась, – глубокомысленно изрек Никита.

– Как же ты мне надоел со своим мудрствованием. Ванька помирает, а он стоит, словно пень, да речи умные ведет. Делай что-нибудь, чертила лысый, хотя бы травы завари! – заорал Разгуляй.

Умом не обделенный муж одарил его осуждающим взглядом, молчи, мол, оглашенный, без тебя тошнехонько, разорвал на Княжиче рубашку и принялся осматривать рану, края которой угрожающе распухли.

– Снадобье тут не поможет, надо кровь отворять, – неуверенно промолвил он.

– Ну так отворяй.

– Легко сказать, я раньше этого еще не делал никогда.

– Тогда откуда знаешь, что надо кровь пущать? И вообще, что ты в ранах понимаешь, дубина стоеросовая, тебе бы только языком трепать!

– Да уж знаю, на себе испробовал, – заверил Лысый. – В первый год, как я сбежал в казаки, меня татары так же в грудь стрелою ранили. Стрелу-то сразу вынули, но лихоманка все одно началась. Все думали, помру, даже отца Герасима позвали, чтоб грехи мне отпустил. Он-то мать Ивана и привел. Я помню, как Наталья этот вот кинжал, – Никита указал перстом на заветное оружие, – в рану мою сунула. Что было далее, не знаю, сомлел от боли. Потом уж мне казаки показали черной крови с полгоршка, из раны вытекшей.

– И помогло? – недоверчиво спросил Разгуляй.

– Живой, как видишь. Дня три еще болтался между жизнью и смертью, а затем на поправку пошел.

Митька обреченно махнул рукой, где, мол, наша не пропадала, и потянулся к смертоносному клинку, которому на этот раз предстояло изменить свое предназначение. С восторгом оглядев остро отточенное лезвие – казаку оружие, что девке дорогой наряд, хорунжий подал его Никите.

– Видать, и впрямь рискнуть придется, настоящего-то лекаря все одно не отыскать, – промолвил Лысый, как бы уговаривая самого себя, и распорядился: – Поворачивай Ивана на бок.

Хорунжий побледнел, но безропотно исполнил его приказ. Истово перекрестившись, новоявленный знахарь сунул в рану острие. Черная, с мертвецким духом кровь ударила ключом.

– Ты что, гад, делаешь? – с испугом воскликнул Разгуляй.

– Не каркай под руку, – осадил хорунжего Никита, еще глубже засовывая лезвие. – Лучше миску какую-нибудь дай, а то изгадим всю постель.

Родник кровавый вскоре иссяк, и лысый потянул кинжал обратно. Вслед за ним из раны показался какой-то склизкий шматок.

– А это что? – спросил дрожащим голосом Митяй.

Не удостоив хорунжего ответом, казачий лекарь вытянул напитанный кровью шелковый лоскут.

– Так и есть, клок рубахи стрела забила в рану. Выходит, мы не зря с тобой старались, негоже тряпке возле сердца быть.

– Нашел время шутковать, – сердито пробурчал Митяй, укладывая на спину едва живого друга.

– Погодь, надо еще рану завязать, – остановил его Никита.

Покончив с лекарскими делами, он облегченно вздохнул, утер вспотевший от усилий лоб и, подойдя к столу, выпил два ковша вина подряд.