Ничего себе. По какой же причине?

Без всякой причины, это была просто фотосессия, какая-то штатная самореклама. На растрескавшейся доске он написал свое имя. Потом заявил ученикам, что рад их оптимистическому настрою и желанию продолжать учебу в старших классах, невзирая на отсутствие должных условий. Что с каждым днем они становятся сильнее, закаляются как сталь, и это замечательно (как видно, имелось в виду, что убогая обстановка им только на пользу). У ребят отсохли языки, никто даже не хохотнул, когда у него сломался мел. Тем, кто оказался поблизости, было предложено выйти вперед, чтобы с ним сфотографироваться. Никогда еще классная комната не знала такого оглушительного молчания. Меня локтями оттерли к окну. Стоя спиной к солнцу, я только надеялся, что он меня не узнает.

А как он мог тебя узнать?

Не замечая иронии этой сцены, он продолжил, сказав, что учащиеся этой школы — его соседи. Через пять минут все было кончено: незваные гости исчезли так же стремительно, как появились. Но когда он уже развернулся, чтобы уйти, солнце спряталось за тучу, и я оказался как на ладони. Он меня заметил. На лице отразилось мгновенное удивление, брови взметнулись кверху, и он остановился на полушаге, лихорадочно производя прикидки в уме своей веретенообразной извилиной.

Чем, чем?

Изгибом височной коры, отвечающим за распознавание лиц.

Хочешь сказать, президент знал, кто ты такой?

Еще бы ему меня не знать. В Йеле мы с ним были соседями по комнате.

В общежитии колледжа?

Йель — это и в самом деле колледж, док. Между прочим, там я не раз прикрывал своего соседа. Через неделю после того визита фотографии моих учеников замелькали на газетных полосах. И вот секретарша директора мне передает, что после уроков за мной пришлют машину. Скажу честно, я не удивился. Едем в Белый дом, у ворот салютует спецназовец, а у дверей встречает референт, который ведет меня мимо портретов покойных президентов на переговоры с представителем Генерального штаба.

Не с президентом?

Еще хуже. Мне предлагают пост директора Комиссии по нейробиологическим исследованиям при Белом доме. Чтобы отслеживать достижения нейронауки в нашей стране и за рубежом, а в перспективе — создать комиссию из ученых-когнитивистов, которые будут определять основные направления исследований мозга. Оклад не заоблачный, но вполне достойный.

Ничего себе! Да еще так неожиданно…

О таком центре я не ведал ни сном ни духом. Оно и понятно: эта структура находилась в процессе становления и я стал первым кандидатом на руководящую должность. Поймите, я вовсе не пользовался серьезным авторитетом в когнитивистике и первым делом заподозрил, что мой бывший сосед по комнате затевает какой-то розыгрыш. [Задумывается.] Потому что правительство должно пристально следить за нейропсихологическими исследованиями и наверняка занималось этим не один год.

Ты так считаешь?

Ладно вам, док, у вас такой вид…

Какой вид? Для меня все это внове.

…Что сразу заметно: вы изображаете неведение, а сами досконально владеете этим вопросом. Вы же согласны, что правительству важно прогнозировать реакцию людей, а в особенности населения зарубежных государств, на различные внешние стимулы? Или магнитным способом проецировать галлюциногенный ум? Или манипулировать пластичностью мозга? Да мало ли есть связанных с мозговой деятельностью проблем, которые правительство может обратить к своей пользе?

Ты имеешь в виду промывку мозгов?

Промывка мозгов осталась в пятидесятых годах. Ну, о чем с вами говорить? Короче, мне сделали вполне реальное предложение — розыгрышем там и не пахло. Меня просто хотели взять под контроль. Позже я узнал, что это придумал Персик.

Персик?

Так прозвал его президент. Главу своей предвыборной кампании. Поговаривали, что он — мозг президента. Я тогда подумал: сколько там еще остается секретов, которые будут дозированно выдаваться общественности?

Персик.

А иногда Сливка — что уж там лучше подходило лысому.

Понятно.

И вскоре до меня дошло: никого, и в первую очередь президента, не волновало, справлюсь ли я с порученным делом. Меня приберегали для следующих выборов. Нападет на мой след какой-нибудь репортер — и я заговорю о наших студенческих эскападах, которых было немало. Взять хотя бы случай с горелкой Бунзена. До сих пор я не распространялся насчет своего знаменитого приятеля, но где гарантия, что теперь у меня не развяжется язык? Я всплыл откуда-то из туманного прошлого и стал занозой для предвыборного штаба. От меня потребовали подписку о неразглашении: как сотруднику президентской администрации мне грозил срок за сообщение каких бы то ни было сведений. Изучив эту бумажку, я нашел место для подписи. Я добровольно затыкал себе рот кляпом.

И тем не менее ты согласился.

Мне предлагал эту должность сам президент — как я мог отказаться? [Задумывается.] Нет, вру. Создавалось такое впечатление, будто он вдруг материализовался, будто наши судьбы, изогнувшись дугами — его дуга выпятилась вверх, а моя провисла, ушла вниз, в полусферические глубины, — сложились в идеальную окружность, и мы совпали в пространстве и времени. В этом чувствовалась какая-то неизбежность.

Должен признаться, меня удивляет, что ты никогда об этом не упоминал.