Примером чрезмерной концентрации немецкого населения в районе, имеющем оперативно-тактическое назначение (с точки зрения военного планирования армии вторжения) являлась Волынская губерния. По данным на февраль 1911 г. из 12-ти уездов Волыни, западная часть которой граничила с Царством

Польским и австро-венгерской Галицией, восемь уездов (или 613 деревень) были полностью заселены немцами (Владимиро-Волынский, Дубенский, Житомирский, Изяславский, Луцкий, Овручский, Островский, Ровенский) [121] . Следовательно, в случае начала военных действий со странами Тройственного союза, их передовые силы на пути продвижения через Волынскую губернию могли не только встретить прогермански настроенных соотечественников, но и получить от них всемерную помощь (постой, продовольствие, фураж, лошади, рабочая сила, новобранцы, военно значимая информация и др.).

Помимо удобной географической конфигурации Волыни и возможности использования ее территории в качестве демилитаризованного плацдарма для австро-германских войск, она представляла и военно-стратегический интерес. В пределах Волынской губернии находились Юго-Западная, Полесская и Привислинская железные дороги – общей протяженностью свыше 650 верст [122] . Знания колонистов о численности и техническом состоянии паровозно-вагонного парка, настроении железнодорожного персонала, пропускной способности железных дорог и пр. могли сыграть важную роль. «При объявлении войны – по мнению офицеров Генштаба военного ведомства России – эти "информаторы" без сомнения окажут немалые услуги своим, следя за перевозками русских войск и донося о местах и сроках их сосредоточения» [123] .

История военных конфликтов показывала, что успех нередко был на стороне той армии, командование которой имело четкое представление о железнодорожном потенциале предполагаемого театра военных действий: о работоспособности паровозов, возможностях использования рабочих и служащих для организации саботажа и диверсий, количестве и сроках перебрасываемых войск и военной техники. Это понимали не только военные, но и представители центральных исполнительных и законодательных органов власти, не соглашавшиеся с расширением подозрительного контингента. «Увеличение числа немецких поселений, притом расположенных в районах стратегических путей, – как следовало из письма МВД в Государственную Думу от 14 декабря 1912 г., – могло представить серьезную опасность в случае политических осложнений» [124] . Аналогичные отзывы были слышны и из уст народных избранников. Депутат В.А. Бобровский из Тульской губернии сетовал «на чрезвычайно серьезную опасность, родившуюся по причине неосмотрительного разрешения русских властей селиться выходцам из Германии около западных стратегических пунктов» [125] .

Однако были и те колонисты, которые не столько являлись источниками предполагаемой угрозы пограничной безопасности российского государства, сколько ее неминуемыми жертвами. Как справедливо отмечает И.К. Агасиев, осознавая неизбежность приближающейся войны между Германией и Россией, а также трагическую участь Волыни как театра военных действий, тысячи немцев переезжали в Прибалтику, Сибирь, Казахстан [126] .

Второй фактор опасности, исходившей от колонистов: национальная идентичность немецких колонистов и изолированность их от русского общества и государства. Немцы проживали в многочисленных и значительных по своей площади поселках, образованных еще в XVIII–XIX вв. Многовековой уклад жизни их предшественников предполагал «обзаведение» большим хозяйством и обширными постройками; содержание домов в образцовом порядке; обучение детей в лютеранских и католических школах; отправление религиозных обрядов в собственных молитвенных домах; сохранение национально-религиозной самобытности при заключении брачно-семейных отношений и т. д.

Накануне Русско-японской войны царская разведка давала следующую характеристику немецким поселенцам: «большинство колонистов сохраняли не только национальные особенности, они пренебрегали общегосударственным русским языком, поддерживали постоянные сношения с Германией, которую и считали своим настоящим отечеством…, чувствовали плохо скрываемую апатию к русской армии» [127] .

В дополнение к позиции военных, аналогичные отзывы, но уже спустя 8 лет, можно найти в представлении депутатам Государственной Думы «О мерах к ограждению русского землевладения в губерниях Юго-Западного края и Бессарабии». Его авторы, чиновники МВД, констатировали: «…к русскому народу иностранцы (немцы и австрийцы. – В.З.) относятся свысока и почти враждебно. По политическим убеждениям, языку, обычаям и религии, они тяготеют к своим зарубежным сородичам и к центрам иноземных цивилизаций» [128] .

В 1917 г. находим тождественное описание, но уже данное не разведчиками или правоблюстителями, а публицистом. И.И. Сергеев пишет: «Всякий, кто бывал в немецких колониях и встречался с немцами-колонистами, знает, как подозрительно относятся немцы-колонисты ко всему русскому; при этом они не умеют или не желают говорить по-русски. Их интересы и симпатии, без всяких сомнений, относятся к Германии; Россия для них чуждая страна» [129] .

Разновременные и разноисточниковые сообщения едины в главном: проживавшие в русских губерниях немецкие колонисты не только демонстрировали обособленный и самодостаточный образ жизнедеятельности, но и выражали неприязненное отношение к атрибутике и символике того государства, которое их приютило, дало землю, привилегии и перспективы. Непатриотичный (прогерманский) подход к восприятию и осмыслению традиционных русских ценностей не мог не расцениваться военным ведомством и высшими органами власти как признак недоброжелательности или враждебности к России.

Третий фактор военной опасности, исходившей от колонистов: наличие скрытой военно-политической организации в немецких поселениях. Все жители мужского пола были военнообязанными или же запасными вооруженных сил Германии. Причем воинская повинность касалась не только германских подданных, но и «обрусевших» немцев (как правило, принявших русское подданство и не утративших юридическую и идейно-патриотическую связь с этнической родиной). К началу 1905 г. в одной только Петербургской губернии из 1 821 немца обоего пола 459 юношей и мужчин имели соответствующий военный статус [130] . К 1909 г. в Волынской губернии (в ближайших к западной государственной границе уездах) насчитывалось 256 запасных чинов германской и австрийской армии [131] .

Те из колонистов, кто не служил в национальных вооруженных силах, должны были пройти военную/морскую подготовку в Германии. В соответствии со ст. 57 Конституции Германской империи (от 16 апреля 1871 г.), все немцы мужского пола, которые дорожили своей принадлежностью к союзному государству (невзирая на место своего проживания в другой стране), были обязаны отбывать воинскую повинность [132] . Статья 59 основного закона гласила: «Каждый германец, способный носить оружие, по общему правилу, в течение 7 лет от исполнившихся двадцати… принадлежит к действующей армии…» [133] .