— Ты забыл упомянуть стеганые ватники, Богдан, — смеясь, сказала Валя, — помоги мне отодрать эту спецовку.

Она поерзала плечами, освобождаясь от куртки, потом протянула ноги, и Богдан снял с нее юхтовые сапоги. Валя стояла посредине комнаты с распущенными волосами, с обожженными морозом щеками, в ватных брюках.

— Какая ты неуклюжая девочка, — засмеялся Богдан.

— Чур не смеяться, — погрозила пальцем Валя.

И вот они сидят за дощатым столом, накрытым беленькой скатеркой с вышитыми петухами, и пьют чай из закопченного чайника. Сахар — в прикуску. На заводе имеется запас сахара, еще привезенного с Украины, но решено пить чай в прикуску. Вчера Кунгурцев привез пряников местного производства. Пряники твердые, как камень, а от мяты холодно во рту. Валя опускает пряник в стакан, размахивает и затем кусает, сморщившись от усилия.

— А все же ты со мной, — болтает Валя, — со мной. Когда мы были на Украине, ты был дальше от меня. Я тебя никогда не видела дома, а теперь я тебя вижу каждый день и даже могу наблюдать за работой. А то я никогда не видела, как ты работаешь. Да... Богдан... Я однажды услышала... ты ругаешься... Я никогда не думала, что ты можешь так...

— Да, это было, — смущенно говорит Богдан, — потом я стал сдерживаться. Но как ты могла слышать? Это со мной случается, когда поблизости не бывает женщин... Хотя, кто вас теперь отличит. Помню, я долго разбирался, увидев Викторию, парень или девушка. Вот только по волосам да по берету.

— Виктория очаровательная, — сказала Валя, — я работаю с ней рядом. Мы смолили столбы для сборочного, а потом дробили камень. Она такая нежная на вид, но сильная. Ведь она электромонтер, но почему-то работает на черной, на нашей работе.

— Ах ты, моя чернорабочая девочка!

— А меня любят рабочие, — сказала Валя, — я им пришлась по душе. Знаешь, как они меня называют? Валя Дубок. А вот Виктория, она однажды мне интересную вещь сказала...

— Виктория сказала тебе? — Дубенко несколько смутился, но Валя не обратила на это внимания.

— Она спросила меня: что я делаю, чтобы нравиться тебе. Видишь, она меня считает не такой уж красивой для тебя и, вероятно, не такой уж умной...

— Что ты ей ответила?

— Ничего. А что я могу ответить? Я сама не знаю... Я сама не знаю, за что ты меня любишь, Богдан.

— Просто по какому-то недоразумению, Валюшка.

— Вероятно. Так ты говоришь, встретил свою знакомую с зеленым глазами и покатыми плечами?

— Она работает здесь в театре.

— Я тогда не спросила тебя, каким образом ты вдруг очутился в театре. Самое главное — без меня.

— Ну, театр сейчас не театр, Валюшка, — оправдывающимся голосом сказал Богдан, — там мы поместили детей. Нужно было посмотреть, что и как. Как устроились, и вот я наткнулся на нее. Она похудела, конечно...

— Но попрежнему интересная?

— Ну, как сказать... ничего.

— Ты меня познакомишь с ней, и тогда я определю сама, опасная она для меня или нет. Чего доброго, ты меня и разлюбишь. Она, наверное, не такая замарашка, как твоя жена. Ну, что за женщина в ватной стеганке, в валенках. Одно недоразумение, конечно.

— Я тебя такой люблю, Валюшка.

Она быстро поцеловала его в щеку.

— Ой, какой колючий. Бриться, бриться. Я сейчас приготовлю воды, кисть. Как жаль, ты бросил свой нессесер, там были хорошие пилочки для ногтей. А то и мне приходится ходить с таким маникюром, — она растопырила пальцы, покачала головой, — директорша называется!

Они жили при заводе, в доме для инженерно-технического персонала. Конечно, это мало походило на дом с таким назначением, привычно представляемым, как прекрасное многоэтажное здание с хорошими квартирами и всеми удобствами.

Недостроенный гараж, на пятьдесят автомашин, был приспособлен под жилье командиров-монтажников. Сделали полы, окна, двери, крышу, нагородили клетушек, поставили чугунные печки, гнутые трубы вывели в окна. Приземистое здание, сильно занесенное снегом, было похоже на таракана, перевернувшегося на спину... Это общежитие так и называли «таракан».

Работали уже неделю после отъезда Угрюмова. Рамодан любил вспоминать митинг, собранный ими на заводе. Когда ушли шахтеры и жители города, помогавшие им, когда последние черные спины потерялись в куреве снежной пыли, на сверлильный станок поднялся Дубенко и сказал:

— Прибыли на место. Нам помогли люди города, но у них своя работа. Мы должны теперь все делать своими руками... Мы все теперь строители. Немцы ведут наступление, фронту очень тяжело, мы должны помочь фронту. Государственный Комитет Обороны дал срок — месяц на восстановление завода. Мы должны выдержать этот срок, какого бы напряжения это ни стоило. Все мобилизованы на восстановление завода, и каждый отлынивающий — дезертир и предатель!

Митинг продолжался всего десять минут. Все поняли директора и приступили к работе. Восемь тысяч четыреста человек надели грубые рукавицы, взяли в руки кайлы, топоры, пилы, молотки, дрели...