Я сказал Маше:

– - Вот и уходи. Зачем ты ко мне, тёмному, бегаешь?

– - Я? Бегаю?
– возмутилась Маша.

– - Да. Ты бегаешь. Забирай этюдник. И вали.

Она поджала губы, как-то вся позеленела, глаза её стали холодные, цвета морской волны, как вода в бассейне, она окатила меня с ног до головы взглядом, пересыщенным хлоркой презрения, рванула этюдник, повесила на плечо и отвалила.

Я потрусил по берегу на другую сторону, подальше от барашка. Остановился при входе в лес. Корни на лесной тропинке ещё были покрашены жёлтой краской, краска ещё не стёрлась после соревнований. Горел костёр. У костра сидели семинаристы. Я был уже с ними знаком по прошлому году, я не собирался делать им замечания насчёт костра: моё время работы через пять минут заканчивалось. Каждый август в Успенский пост семинаристы совершали паломничество во Владимир, днём шли, а ночью разбивали палатки у нового водоёма. Они густыми красивыми голосами пели:

– - До-олгие ле-еты, до-олгие ле-еты!
– - совершенно заглушая нудную музыка с того берега.

Мы поговорили о том-о сём. И я побежал наматывать круги пока не стемнело. Плавал я в темноте. После плавания я подошёл к микроавтобусу. Они как раз подключали какую-то диковинную лампу, работавшую по всей видимости от аккумулятора. Подъехала ещё одна машина. Из неё вышли женщины. Я попрощался с бугром и остальными, попросил вести себя прилично, взял свои вещи и побрёл куда глаза глядят. Барашек, прощаясь, дико заблеял мне в спину и затих.

17 Коллега

Мне не хотелось идти домой. И я решил сделать крюк: пройти через временную дамбу. После дамбы начинались старые дачи. На этих дачах после войны возникла идея об искусственном водоёме. Дачники помогали формировать береговые посадки, а по-простому - высаживать сосенки и ели. Я уже прошёл дачные постройки, освещая путь фонариком. И вдруг кто-то окликнул меня:

– - Эй, Василь!

Я обернулся. Передо мной стоял бомж. Заросший, весь в морщинах. Но не вонючий.

– - Ты что это здесь?

– - Иду.

– - Ты расстроен, - сказал бомж и грустно улыбнулся . У него была приятная улыбка, и... белые зубы. Я пригляделся внимательнее, но темно, неудобно было светить встреченному в лицо.

– - А вы кто? Мне кажется, я вас где-то видел.

– - Хочешь, ко мне в гости забрести? Я сторож этого садового товарищества.

Я кивнул, позвонил маме и предупредил, что в гостях, что задержусь.

– - Валентин Палыч - представился человек.
– Думал, я бомж?

– - Нет, -- смутился я.

– - Ну пойдём, пойдём.

Сторожка Валентин Палыча стояла около поля. Участок сотки на две с дохлым забором. Но сама сторожка была очень приличная. Пеноблоки. Тут же стояли вёдра из-под краски. Видно, сторожка была отстроена недавно и её штукатурили. В остальном был порядок, лежала поленница под старым рубероидам. Участок освещал фонарь.

– - Тут дачи довоенные, -- сказал Валентин Палыч, мастерски разжигая огонь в кострище.
– У меня-то плитка в дому есть, ты не думай. Но хочется с тобой пообщаться, в недавних репортажах тебя видел. И товарищей твоих. Давай на костре чайник вскипятим.

– - Давайте.

Мне стало жарко. Я снял пуховик. После тренировки я тепло одевался.

Валентин Палыч воткнул рогатины, положил на них арматуру повесил чайник.

– - Так вот, говорю. Дачи довоенные. Тут и санаторий на том берегу... раньше был.

– - Знаю, -- кивнул я.

– - Вот. Я санаторий сначала сторожил, а потом уж на дачи сюда перебрался. А в санатории я в сараюшке обитал. Видел? Помнишь, может?

– - В детстве видел. Мы бегали.

– - Помню-помню. Мимо мчались. Как стрелки... то есть как стрелы. Какое время было. Какие зимы! А теперь? Дожди ледяные, ливни - аномальные...
– - мой собеседник как будто заговаривался, повторялся.
– - А потом, когда турбазу закрыли и санаторий, я уже сюда и попросился. Тогда как раз гастарбайтеры эти... воровать повадились. Видал? Барана опять притащили. Они каждый год привозят баранов. И режут. Нехристи - что с них взять.

– - Значит, вы на пляже сейчас были?
– я испугался, что Виталий Палыч слышал мою перебранку с Машей, и будет меня сейчас отчитывать или наоборот хвалить.

– - Нее. Я рыбу удил и слышал блеяние. А с другой стороны монахи эти...

– - Семинаристы.

– - Да. Богословы, в обшем, хома-бруты. Знаешь, кто Хома Брут?

Я помотал головой.

– - Не знаешь. Ну ничего, узнаешь скоро. Скоро ремейк покажут. В кино-то ходишь?

Я опять помотал головой.

– - Ну и правильно, не ходи. Я-то хожу каждую неделю. Сплошь американское.

– - Ну так вот. Значит так. Дачи довоенные. Воровство было, каждый дом обчистили. Брали мужские вещи и продукты. Один раз книги упёрли. Ничем не брезгуют.

– - У нас тут женщина жила. У неё самовар стащили.

– - И у нас!
– сказал я.
– У жешины два самовара увели. Тоже на дачах. Было два шикарных самовара от бабушки и от прабабушки остались.

– - Наша потом год на дачу не приезжала, так расстроилась. А ваша?

– - А наша в больницу попала, -- сказал я.

– -Наша шишками топила с детства свой самовар, привыкла понимаешь, Василь, за долгую жизнь! Самовар ей как ребёнок был! Опять же дело, от скуки занятие: за шишками сходить, в ельник. Но это ж нехристи. Что им самовар? Мда... Только и ездят на "газелях": "металлолом, металлолом", а сами смотрят, приглядывают, что где лежит, запоминают. Но меня они давно знают, я с ними дружу, так что кражи почти прекратились. И вот за хорошую работу домик мне товарищество организовало. Шутка ли: с участка по три тыщи собирали. Ещё забор должны привезти. Вот так-то. Старый то домик мой сгорел. Пьяный я заснул, вот домишко и сгорел. Сам обгорел слегка. Больше не пью.