Шрифт:
[76]
Я, инструментализирует Я, делает его своим слугой, крепостным, рабом. Становясь САМОЦЕЛЬЮ, оно снимает корыстно-расчетливые стратегические мысли и действия Я. ДРУГОЕ ожидает от Я определенного поведения, Я подвергается определенным ожиданиям ДРУГОГО и должно им удовлетворять. Можно сказать также, что Я должно приравнять себя ДРУГОМУ, что оно эк-зистенциально должно: дух, тело, время, нечто одолженное, что предваряет всякое моральное возникновение виновности, имеющее место лишь там, где Я не соответствует ожиданиям ДРУГОГО.
Итак, «Я есмь ДРУГОЕ» означает: я есмь ДРУГОЕ как становящийся, я — на пути к ДРУГОМУ, трансцендирую к ДРУГОМУ, нахожусь в движении к ДРУГОМУ, и в этом бытии-в-пути я использую, расходую себя в ДРУГОМ. ДРУГОЕ - ПРИМАНКА [ATTRAKTION], ЧАРОДЕЙСТВО для Я, его ПРИБАВОЧНАЯ ЦЕННОСТЬ, имеющая большую цену, чем Я. Я снимается в ДРУГОМ, сублимируется благодаря ДРУГОМУ, посредством негации Я. Статус, влиятельность ДРУГОГО, его властность над Я проявляется лучше всего там, где Я не только готово жить ради ДРУГОГО, ради его ПРИБАВОЧНОЙ ЦЕННОСТИ, но и умереть. Однако, как обычно, это можно перевернуть: в конечном счете Я стремится к ДРУГОМУ лишь потому, что оно исходя из своей мета-физической нуждаемости в бытии-ради-ДРУГОГО постоянно существует и действует ради себя самого, когда действует ради ДРУГОГО. С этой точки зрения, альтруизма в обычном смысле слова не существует, альтруизм — не что иное, как эгоизм, двигающийся обходным путем.
И еще раз о Хайдеггере. Десятилетиями он двигался мыслью по крутой тропе к вершине бытия, все кружил и кружил в тавтологиях, заговаривая бытие. Достиг ли Хайдеггер «истины бытия», держало ли бытие себя откры-
[77]
тым для Хайдеггера, услышал ли Хайдеггер в Шварцвальде голос бытия в молве гор, лесов и крестьянских дворов6? Мы слышим и читаем о том. как важен «вопрос о вопрошании бытия»: он «является одним из существенных основных условий для пробуждения духа и вместе с тем для первоначального мира исторического существования вот-бытия [Dasein], и вместе с тем для обуздания опасности помрачения мира, и вместе с тем для принятия исторической миссии нашего народа западноевропейской средины»7. Оставим в стороне пафос вещаний Хайдеггера народу. Ввиду возвышенных, прямо-таки судьбоносных для человечества ожиданий, проецируемых на решение вопроса о бытии, было бы почти неприлично или чудовищно подозревать, будто бытие при известных обстоятельствах могло бы быть лишь знаком, именем, голубым туманом, фантомом, блефом, самообманом, фата-морганой. Скорее бытие здесь онтологическое или же просто фундаментально-онтологическое.
В этой связи мне хотелось бы рассказать небольшую приватную историю. Как-то в последние годы моего пребывания в гимназии и в начале университетских лет во Фрайбурге, увлеченный «бытием» Хайдеггера, я отстранился тогда от моего христианского Бога и под чарами «бытия» писал в 23 года работу об онтологической дифференциации, которая была принята Максом Мюллером в качестве диссертации. Столкнувшись неожиданно, хотя, разумеется, в результате длительного процесса, с трудностями относительно «бытия», я решил просить совета лично у Хайдеггера (у кого же еще!) и был приглашен им на чай в его дом во Фрайбург-Церингене. Из его библиотеки открывался вид на свободно простирающийся ландшафт, не пересекаемый проводами; хозяин лишь изредка и бегло смотрел мне в глаза. В ходе беседы я высказал Хайдеггеру предложение воспринимать бытие всего лишь как понятие. Хайдеггер возра-
[78]
зил: «По-нятие [Be-griff]? Что вы хотите им понять [begreifen]?» Он был совершенно прав: я и сам тогда уже не мог с каких-то пор поймать [greifen] хоть что-нибудь «бытием»; им я поймал пустоту — большего я им не понимал. Казалось, бытие отправилось погулять вслед за Богом. Хайдеггер тогда добавил буквально следующее: «Я думаю об этом вот уже 40 лет. Вы пришли к тому пункту, где Вы видите еще лишь все в черном [schwarz]». И вдруг мне стало ясно, что я вступил если и не в «просвет бытия», то хотя бы в ясность моего собственного сознания: этим путем я дальше не пойду. Простившись с Хайдеггером, я распростился также и с онтологической дифференциацией, отказался от подготовки диссертации у Метамакса (наверстывать упущенное мне пришлось другим путем) и никогда больше не касался той работы. Почему я упомянул об этом? Потому что беседа с Хайдеггером стала для меня ключевым философским переживанием, а на основе этого опыта, который повел меня от бытия к существующему [Seienden] и к со-существующим [Mit-Seienden], удалось, как мне кажется, понять кое-что лучше, в том числе и Хайдеггера. Наконец, я рассказываю эту историю потому, что она вписывается в контекст. С мета-физической точки зрения бытие для Хайдеггера не что иное, как ДРУГОЕ, а в качестве ДРУГОГО - ИМЯ, а за этим именем не стояло ничего, т. е. стояло НИЧТО. Потому Хайдеггер так никогда и не смог достичь истины бытия, разве что истина бытия и была как раз НИЧЕМ. Чем она и является на самом деле. И мне кажется, что у Хайдеггера не было в мета-физическом и эк-зистенциальном плане никакого интереса достичь истины бытия, не было интереса мочь достичь ее. Ведь окажись она достигнутой, куда бы он далее эк-зистировал?
Я есмь ДРУГОЕ, ДРУГОЕ в качестве моего ЭТОСА, моей ЭКЗИСТЕНЦИАЛЬНОЙ ВИНЫ. Без ДРУ-
[79]
ГОГО я — ничто, я растворюсь в ничто, в horrorvacui.Не аффицируемое, не побуждаемое к движению ДРУГИМ, Я должно аффицировать и двигать само себя. Не проецируемому на ДРУГОЕ как на САМОЦЕЛЬ, не действующему ради этой САМОЦЕЛИ, ему пришлось бы сделать свое собственное Я целью своего действия. Не опосредуемое ДРУГИМ, де-проецированное на собственное Я, оно вынуждено сделать Другое средством для того, чтобы освободиться от своей де-проекции, из тавтологического заточения Я=Я. Не воздействуя на мир, на внешнюю действительность, оно вынуждено возбуждать психическое. Гелен называл такой процесс, при котором Я становится целью действия, инверсией направленности мотива. На место эстетики истины обязующегося, состоящего в долгу перед ДРУГИМ человека, вступает теперь эстетика воздействия, эстетика очарования никому и ничем не обязанного человека. Этически обесцененный мир обладает лишь эстетической ценностью. Как раз это подразумевает Ницше, когда говорит, что существование и мир могут быть оправданы только в качестве эстетических феноменов. Ценности явлений становятся существеннее этических и потребительных ценностей [Gebrauchswerten]. Существеннее потому, что они становятся психическими потребительными ценностями первой степени. Не руководимый более представлениями и идеями эстетический человек только чувствам позволяет еще руководить собой, становится предрасположенным сиюминутно, внезапно отдаваться зрительным и слуховым впечатлениям. Чувства делают мир еще и чувственным, чувственно воспринимаемым, а таковым он становится только тогда, когда возбуждает нигилистическую душу. Искусство, дизайн, всякого рода артефакты могут только тогда что-либо значить для эстетического человека, когда они очаровывают и потрясают душу.
[80]
Обусловленность спасения души эстетического человека эстетическими артефактами может привести к причислению некоторых деятелей искусства к лику святых. В качестве примера можно взять Тапиеса*. Ведь Тапиес лишь изготовляет картины так же, как другие изготавливают юбки или пиджаки, а мифические и метафизические истории, которыми он закулисно-трансцендентно оправдывает свои произведения, не делают его картины лучше; они важны и значительны лишь для тех визуальных эстетов (например, для Борера8), которые с удовольствием слушают подобные истории и которые за видимостью картины высматривают нечто большее, хотят узреть незримое, разумеется, духовным оком.
Картины как чувственное присутствие в качестве эпифании** чего-то такого, что из-за отсутствия видимости миметически уже непредставимо, — вот что подразумевают фанатичные эстетики истины под абстракцией. Многие художники не довольствуются тем, что их картины будут восприняты лишь в модусе эстетического воздействия; они хотят даже за кулисами картины сообщать истину, опасаясь, что их картины могут лишь нравиться, употребляться, использоваться чарующе-эстетически, тогда как истины, прежде всего трансцендентные, должны быть вечными. Строго относится к такого рода искусству и образу действия критик искусства Ханно Ройтер: «Я не считаю картины ни истечением полубожественного невыразимого сознания, ни интуициями демонических сил, но принимаю их за халтуру. Картины — это по-