Шрифт:
12 Apel K.-O. Diskurs und Verantwortung. S. 448.
13 Ibid. S. 449.
14 Ibid. S. 66.
15 Safranski R. Destruktion und Lust // Schwilk H.. Sch"acht U. (Hg.) Die selbstbewusste Nation. S. 246.
16 Sloterdijk Р. Denker auf der B"uhne. Frankfurt am Main, 1986. S. 83.
17Красива или эстетична.Последнее мне кажется понятием, обозначающим в большей степени результаты восприятий, тогда как понятие красивого,скорее, спонтанно и наивно, а потому означает предметы восприятия.
18 Кант употребляет термин «интерес» для обозначения нужного, жизненно необходимого, потребительной ценности, но не для нe необходимого,например искусства. Поэтому он может говорить о «незаинтересованном наслаждении», имея в виду произведения искусства. Тем не менее, с точки зрения де-проецированного человека, имеется прямо-таки экзистенциальный интерес к искусству, эстетике, призрачным ценностям, приоритетный по сравнению с другими интересами.
19 Heidegger M. "Uber den Humanismus. Frankfurt am Main, 1981. S. 47.
20 Ibid. S. 51.
21 Ibid. S. 47.
22 Ibid. S. 51.
23 Ibid.
24 Heidegger М. Die Selbstbehauptung der deutschen Universit"at.
– Frankfurt am Main, 1983. S. 15.
25 Ibid.
26 Если предпосылкой скуки является, во-первых, физическое и, во-вторых, метафизическое высвобождение человека, то понятно, что скука вместе с соответствующей ей компенсацией в форме игры и чего-то подобного была распространена в тех слоях общества, которые менее всего были обязаны и должны,т. е. менее всех обременены нуждой и обязанностями.
27 Tugendhat E. Vorlesungen "uber Ethik. S. 62.
28 Должное духовно освобождает от принятия решений и означает: быть-обязанным, мочь-не-решать, быть-вне-себя. По-моему,
[52]
для того чтобы человек хотел быть обязанным, имеются два основания: эк-зистенциальное и прагматическое, или полезно-практическое В первом случае дело касается мета-физического вопроса о СМЫСЛЕ: «куда?»; во втором - вопроса «как» должно поступать в определенных ситуациях по отношению к людям и вещам.
29 Nietzsche F. KSA. Bd. 5. M"unchen; Berlin; New York. S. 339. Ha мои взгляд, следует в ироническом ключе понимать то, что Ницше в «Свободе и несвободе воли» (см.: KSA. Bd. 11. S. 275) при решении проблемы просто выводит ее из игры, поясняя, что никакой воли нет.
30 Nietzsche F. KSA. Bd. 12. S. 236.
31 Ibid. Bd. 13. S. 44.
[53]
ЭСТЕТИЧЕСКИЕ ДЕБАТЫ: ОБРЕЧЕННЫЙ НА КРАСОТУ
Продолжим, оставаясь с Ницше: «Недостойно какому-нибудь философу говорить, что добро и красота едины, но если затем он добавляет, "и истина", то вполне достоин избиения. Истина отвратительна, искусство у нас для того, чтобы не погибнуть от истины»1. Я не знаю, какую истину имеет в виду Ницше: метафизическую, Бога? Не так уж много того, о чем можно говорить как об истине: истина потустороннего, «истина бытия» (Хайдеггер), истина абсолюта. Можно ли говорить также об истине природы, об истине жизни? Какой в этом смысл?
У меня есть подозрение, что истину в субстанциальном смысле относят преимущественно к чему-то такому, что уклоняется от нашего восприятия, что вообще уклоняется от нас и о чем мы тем не менее думаем, будто бы оно есть. Вот и Хайдеггер, который на протяжении жизни преследовал бытие, неотступно кружил мыслью вокруг «истины бытия»: достиг ли он «истины бытия», открылась ли она ему? Мало что можно предпринять с понятием истины, которое эмфатически субстантивируется как раз там, где онтологичность, приписанная ей, сомнительна. Громкость и навязчивость обозначения прямо пропорциональны сомнительности и неопределенности обозначаемого. Я скорее соглашусь на прилагательное «истинный» (в смысле правильности или неправильности) в высказывании о чем-либо.
Однако вернемся к Ницше. Он говорит об отвратительной истине, которой противопоставляет искусство, чтобы не погибнуть от нее. Я могу понять Ницше лишь так, что истину Бога, которая всегда являет со-
[54]
бой также добро и красоту, он отрицает как отвратительную и противопоставляет ей искусство, чтобы не погибнуть. Не должен ли он, радикализируя нигилизм, вовлекающий все в свой водоворот, подразумевать под отвратительностью истины мир вообще и наше бытие-в-мире? Ведь в другом месте он говорит так: «существование и мир в целом имеют оправдание лишь как эстетические феномены»2. Этими положениями определяется программа модерного и, на мой взгляд, пост-модерного искусства, равно как и эстетики вообще. Они в какой-то мере легитимируют искусство, которое не обязано ничего и никому, никакой истине, ничему над собой и вне себя, но только себе самому. Искусство, если угодно, само становится истиной. Оно становится наивысшей ценностью, перед которой все другие ценности меркнут. Чтобы не погибнуть, человек нуждается в искусстве. Искусство как спасение. «Искусство и ничего кроме искусства. Оно - великий даритель возможностей жизни, великий соблазнитель к жизни, великий стимул к жизни...»3 Все, что после Ницше было еще сказано об искусстве и эстетике, о функции искусства для автономного мета-физического а-этического человека (в смысле этоса), не выходит за пределы им сказанного, но снова и снова возвращается к нему. Лиотар, как, пожалуй, наиболее последовательный преемник ницшеанской эстетики, в рамках неудержимого процесса нигилизма в западном мире тоже видит задачу искусства в том, чтобы оживить, аффицировать мертвую западную душу, anima morte,красками, ароматами, запахами, звуками («стимуляция» у Ницше, посредством которой он взорвал избыточную формулу l'art pour l'art*).«Anima, — говорит Лиотар, — существует лишь постольку, поскольку ее аффицируют»4. Такие